– Да ложитесь вы, наконец, спать, – прочирикала Синее Перышко, которая все еще сидела на куске гнилой древесины. – Завтра вам понадобятся силы.
Она склонила голову к груди и закрыла глаза, не дожидаясь от нас ответа.
– Она права, – сказал Макс, но так и остался стоять в воде.
– Почему же ты тогда сам не ложишься?
Он ничего не ответил. Это вообще-то был глупый вопрос. Я ведь знала, что Макс боится своих снов.
– Возможно, – сказала я, – на этот раз тебе приснится что-нибудь получше, чем прежде.
Макс слегка покачал мордой и затем ответил:
– Вчера ночью ты ко мне прижалась.
Он это заметил.
– Да, прижалась.
– И после этого…
– Что после этого?
– После этого мне уже больше ничего не снилось.
– Это… это хорошо.
– Да, хорошо.
Макс вышел из воды и подошел к месту, где песок был абсолютно сухим.
– Ты не могла бы и сегодня лечь рядом со мной? – попросил меня Макс и улегся на песок.
Я охотно выполнила эту его просьбу. Мы оба стали смотреть на море, синева которого с наступлением сумерек темнела. По темному небу плыло несколько пурпурных облаков. Мы слышали, как вдалеке кричат чайки. Макс сказал, что знает о них из своего сна о корабле, а я узнала о них на мусорной свалке, куда они иногда залетали к нам зимой. Да, это место было хотя и не совершенным, но удивительным. Потому что возле Макса я чувствовала запах жизни.
32
Дьялу, Йедда и я греемся ночью друг о друга. Хотя моя сестра Йедда (думать о ней как о своей сестре было для меня одновременно и странно, и приятно) почти выбилась из сил, от охватившего ее сильного беспокойства она не может уснуть. И поскольку она не спит, то и я не сплю тоже. Сердце ребенка в ее утробе бьется точно в такт с сердцем самого слабого из моих детенышей.
– Анатьяри, – будит Йедда своего мужа.
– Что? – отзывается он и открывает глаза.
– Если мы умрем здесь от жажды…
Йедда дрожит – дрожит больше от страха, чем от холода.
– Мы не умрем, – говорит Анатьяри.
– Но если это все-таки произойдет, то, возможно, мы в своей новой жизни не сможем вспомнить друг о друге и потеряем друг друга навсегда.
Едва произнеся эти слова, Йедда дает волю соленой воде, рвущейся наружу из ее глаз. Анатьяри целует ее в щеку, убирая с нее губами соленую воду. Он делает это точно так же, как делал Дьялу, когда пытался меня подбодрить. Любовь этих двух людей была бы почти такой же большой, как наша, если бы Анатьяри не тосковал так сильно по звездам.
– Мы всегда будем находить друг друга, – говорит он.
– Почему ты так в этом уверен?
– Потому что наша любовь сильнее забвения.
Когда я проснулась и почувствовала, что с одной стороны меня освещает уже солнце, а с другой – еще луна, я стала потягиваться. От этого проснулся и Макс, который все еще плотно прижимался ко мне.
– У тебя все хорошо? – спросил он, открывая глаза.
– Да, – ответила я и прижалась к нему чуточку покрепче. – А у тебя?
– Мне сегодня ночью ничего не снилось. Потому что мы лежали рядом друг с другом.
– Потому что мы лежали рядом друг с другом, – повторила я его слова, и это мне понравилось.
– Ты никогда мне не рассказывала о том, что снится тебе, Рана.
– Мне снятся сны о нас…
– …и в то же самое время не о нас.
– Да. Однако сны эти не такие ужасные, как у тебя.
– Мы любим друг друга в твоих снах?
– Да…
– А…
Макс не решился больше ничего сказать.
– Ты хочешь знать, любим ли мы друг друга и сейчас? – тихо спросила я.
– Да.
Он посмотрел на меня. В его взгляде чувствовалась надежда и одновременно уязвимость. От правильных слов с моей стороны его глаза могли бы радостно засверкать. От моих неправильных слов его надежда погасла бы.
Инала любила Дьялу.
Айме любила Ровера.
Фрейя любила Бальдра.
А я? Любила ли я Макса?
Снились ли нам сны о наших предыдущих жизнях – если таковые и в самом деле у нас были – потому, что наша любовь была сильнее, чем забвение?
Пса лучше Макса я еще никогда не встречала. Он прогнал мой страх и заботился обо мне. Всю дорогу прочь из города, вдоль реки и до самого моря он следил за тем, чтобы мы держались друг возле друга и чтобы расстояние между нами и птицей не становилось слишком большим. Синее Перышко ведь не обращала особого внимания на то, успеваем ли мы, собаки, за ней или нет. Но чувствовала ли я себя рядом с Максом так же уверенно, как чувствовала себя рядом с Дьялу Инала?
Нет.
Пахло ли от него для меня так же, как для Иналы пахло от Дьялу?
Нет.
И вот теперь ему захотелось узнать, какие чувства я к нему испытываю. Однако я не знала, что такое любовь. Я судила о любви только по своим снам о пустыне. А в этом сне от меня и от Дьялу пахло одинаково – как от одного и того же живого существа. От меня же и от Макса одинаково не пахло.
Мне не хотелось говорить правду, но, с другой стороны, и врать тоже не хотелось. Поэтому я отвернулась и посмотрела на Синее Перышко, которая тоже уже проснулась и сейчас тянула клювом червяка из влажного песка.
– Я для тебя – всего лишь калека, – тихо сказал Макс.
– Но и я тоже калека…
– Однако я – такой калека, который не может иметь детей.
Макс бросил взгляд в сторону птицы, которая в этот момент клювом разрывала червяка на две части. Одну часть она тут же проглотила, а вторая упала на песок и лежала теперь там в ожидании, когда и ее подберут и проглотят. Мне не хотелось причинять Максу боль, но я, тем не менее, это сделала.
– Это… Это не… – пробормотала я.
Макс повернулся ко мне и рявкнул:
– Что же это тогда?
Меня задело то, что он на меня рявкнул, а потому я рявкнула на него:
– А ты-то меня любишь? Меня, самку с одним глазом?
– Да, люблю, – ответил он.
Меня любят? О прародительница собак, меня любят!
Я не могла в это поверить. Нет, я не хотела в это поверить. Потому что это вселяло в меня страх. Я фыркнула, встряхнулась и пролаяла ему:
– Потому что тебе приснился об этом сон? Именно поэтому нам следует друг друга любить?
