– Мы принадлежим друг другу.
16
Принадлежим друг другу. Зачем Макс это сказал? Я еще никогда никому по-настоящему не принадлежала. И никто не будет принадлежать мне. А тем более Макс. Я была Раной с мусорной свалки, а он – псом, который хотел вернуться к людям. Поэтому я сказала:
– Все это – лишь сны. Не более того!
– Когда я вижу сны, в них все совсем по-другому. Мне снится, как хозяйка бросает мне мячики, и я ей их приношу. Или как почтальон дает мне пряники, которых хозяйка никогда бы мне не купила. И я, когда просыпаюсь, всегда осознаю, что это был всего лишь сон. И точно так же я теперь осознаю, что мои сны о том, как мы были в снегу и как мы были на пляже, не являются обычными снами.
– Я не знаю, что ты там себе воображаешь, – рассердилась я, – но у меня с тобой никаких детенышей не будет!
Я понятия не имела, действительно ли Макс этого хочет, и не могла себе этого даже представить. Раньше у меня возникало чувство, что он затеял какую-то гнусную игру с изувеченной самкой. Возможно, Макс был самым отъявленным лжецом среди всех нас. Он мне еще ничего не рассказал о том, почему он покинул свой дом. Возможно, не существует никакой девочки по имени Лилли, никакой хозяйки, никакого хозяина с поводком, и Макс – всего лишь чокнутый пес, который слоняется туда-сюда и развлекается тем, что терзает других собак разными россказнями.
– Я думаю не о детенышах…
В голосе Макса чувствовалась грусть, которая, однако, не смогла ослабить мой гнев. Я, наоборот, рассердилась еще больше, потому что даже такой чокнутый пес, как Макс, не мог себе вообразить, что я могу стать матерью его детенышей.
– Почему ты сейчас не в доме у тех людей? – спросила я. Мне хотелось разоблачить его как лжеца. – И как ты вообще попал к нам на мусорную свалку?
Макс молчал.
– Что ты утаиваешь?
– У нас с тобой не будет детенышей, – очень печально сказал Макс.
– А я и не хочу иметь от тебя детенышей! – выпалила я ему. – И ни от кого другого!
Он смущенно потупил взор.
– Что случилось?
Он молчал.
– Да скажи же ты! Скажи!
– Я не могу… я не могу зачать детенышей.
– Что?
– После того как я пробыл три сезона в доме у тех людей, хозяйка привела меня к другой женщине, и та ткнула в меня какой-то иголкой. Я вскоре как бы заснул, но при этом не спал.
– Заснул, но при этом не спал?
– Глаза у меня были открыты, но мое тело стало таким уставшим, что не могло даже пошевелиться.
– У тебя был жар?
– Нет. Я был как в тумане. Как в тот момент, когда ты уже вот-вот заснешь. И когда я вырвался из этого тумана, самки уже никогда не пахли для меня так, как раньше.
Макс отошел от меня в сторону. Он явно стыдился. Точно так же, как я стыдилась своей раны.
И мне стало его жаль. Очень сильно жаль. Мой гнев тут же бесследно улетучился.
– Ты в этом уверен?.. – осторожно спросила я.
– Я ведь знаю, что я чувствую, когда что-то нюхаю, – ответил он и пошел прочь от меня вверх по склону.
Нет, Макс вовсе не был чокнутым. Ни один чокнутый не смог бы выдумать ничего подобного.
Я пошла вслед за ним, но успела сделать лишь пару шагов, когда он вдруг сказал:
– Нет.
Я остановилась.
– Ты ведь не хочешь быть рядом со мной.
– Почему ты думаешь, что я не хочу быть рядом с тобой?
– Я ведь калека.
– Никакой ты не калека, – возразила я, хотя именно это слово несколько мгновений назад пришло мне на ум. Я, получается, врала ему.
– Для людей я не калека. А вот в глазах собак-самок – калека.
– Я – собака-самка. И для меня ты никакой не калека, – снова соврала я.
– Правда? – спросил он, поворачиваясь ко мне.
В его глазах засветилась надежда. Надежда на то, что какая-то самка смотрит на него совсем по-другому. А также, видимо, на то, что я поверю ему, что мы раньше прожили какие-то другие жизни и при этом и в самом деле принадлежали друг другу. Однако этого сделать я не могла.
– Нет, я соврала, – призналась я.
Макс ничего не сказал в ответ. Однако я почувствовала, что к его глазам подступила соленая вода.
– Мы не принадлежим друг другу так, как в твоем сне.
К его глазам подступило еще больше соленой воды.
– Но, – продолжала я, – мы принадлежим друг другу иным образом.
– Каким именно?
– Мы оба – калеки.
– Да, это точно.
– И если мы не будем стоять друг за друга горой, никто другой за нас этого не сделает.
И тут уж Макс не смог больше удерживать соленую воду в своих глазах.
17
Когда уже наступила полуденная жара, мы дошли до окраин города. Мы пошли мимо огромных чудовищных зданий из камня, большинство из которых были серыми и грязными. Внутри этих каменных сооружений, наверное, было так же темно, как ночью. Мне подумалось, что люди в них живут, видимо, как крысы в норах. Однако Макс сообщил мне нечто иное:
– Люди изготавливают на этих фабриках вещи, в которых нуждаются.
Муравьи что-то изготавливают, термиты что-то изготавливают, но что и люди тоже – это было для меня новостью. У них, получается, было гораздо больше общего с насекомыми, чем с нами, собаками. Мы были существами, которые живут сворами, состоящими из нескольких особей. Люди жили вместе сотнями и даже тысячами, а иначе им попросту не удалось бы достичь всего того, чего они достигли. Одна особь не могла у них иметь такого значения, как в своре. Она не могла быть очень важной для себе подобных. Когда умирает какая-то собака, это навсегда изменяет общую ситуацию и иерархию в своре. Когда умирает какой-то муравей, весь остальной муравейник продолжает жить так же, как и раньше. Когда умирает какой-то человек, это тоже мало волнует остальных двуногих.
– А мы правильно идем? – то и дело спрашивал Макс, когда мы шли то по одному, то по другому плоскому камню, и от каждого следующего все сильнее пахло выхлопами автомобилей.
– Да, правильно, – каждый раз отвечала я.
А что же еще я должна была отвечать?
– Ты здесь что-нибудь узнаешь? – время от времени спрашивала я, в частности когда мы проходили мимо какого-то огромного здания с двумя трубами, из которых устремлялся в небо дым. Если бы эти трубы торчали из плоти, а не из камня, я сочла бы их отростками какого-то монстра из древних времен. От дыма нам стало трудно дышать. И как только люди могли выносить такую вонь? Они, должно быть, более выносливые, чем все собаки, муравьи и термиты, вместе взятые.
