Я думаю о Бетте и Саверио. Какое мне дело до Спенсера и Алисы, сейчас я рисую своего зятя и свою дочь. И еще эту женщину, Салли. Она рада поболтать со мной, чтобы отдохнуть от работы, а я хочу понравиться ей, ведь я должен быть уверен, что смогу рассчитывать на ее помощь. Из разговора я понял, что о неладах Бетты и Саверио она знает больше меня.
– Жалко малыша, – сказала она, когда Марио был достаточно далеко, чтобы не слышать нас. – Люди, у которых есть дети, не должны разводиться.
– Они не разводятся, это все нервы, и больше ничего.
– Ты так говоришь, потому что живешь далеко и не слышишь, как они ссорятся.
– Это у них пройдет.
– Будем надеяться.
Но я понял, что она не надеется. С одной стороны, она боится, что развод родителей тяжело подействует на мальчика, с другой – чувствуется, что она не симпатизирует ни Бетте, ни Саверио.
Начала она с общих фраз типа: это прекрасные люди, большие ученые, но они слишком много требуют от бедного малыша. Затем, возможно не желая плохо отзываться о дочери в присутствии отца, сосредоточилась на Саверио: такой умный, такой интеллигентный, и при этом… Я с ней соглашаюсь.
21 ноября. Я проснулся с желанием быть наказанным за все то, что оказался не способен сделать.
К старости, среди прочего, изнашивается и нервная система, в том числе слезные каналы.
Тело Ады было словно кладезь премудрости, который пополняли поколения обеспеченных, благовоспитанных предков. Человеку моего происхождения казалось, что он становится лучше, когда, разинув рот от изумления, просто смотрит, как она ходит, вслушивается в интонации ее голоса. Она была создана для других, я завладел ею не по праву, взял приступом. По крайней мере, так считала Бетта, с самого детства. Она даже не заметила, что я занимал в семье подчиненное положение, ее мать знала все на свете, а я – почти ничего. Я всегда боялся потерять Аду и, чтобы не допустить этого, давал понять, что мой так называемый талант нуждается в ее заботах. Если мне казалось, что она не проявляет ко мне должного внимания, я говорил:
– Ты меня не любишь.
– Очень люблю.
– То, что ты любишь, не есть я.
– Я прекрасно знаю, что есть ты.
– Значит, не любишь.
– Нет, это ты меня не выносишь, поскольку в твоих теперешних планах для меня уже не осталось места.
Эти разговоры продолжались у нас с ней и во время ее болезни, продолжались до последнего дня ее жизни. Я попытался вырвать ее из своего тела, из своей души. Даже после того, как я прочел ее дневник, я не перестал любить ее.
Марио считает, что для него нет невозможного. У нас с ним состоялся примерно такой диалог:
– А ты знаешь, что я могу делать пипи, не держа пипиську?
– Что за ерунда.
– Это правда, дедушка. И пипи все равно идет прямо, а не вниз. А ты так можешь?
– Это дело рискованное.
– Нет, если делать аккуратно. Попробуй.
– Не будем даже говорить об этом. И не вздумай пробовать, а то наделаешь лужу на полу.
Мальчик хорошо воспитан и в то же время неуправляем. У него удивительный взгляд. Есть выражение «бросить взгляд», которое почти физически передает ощущение резкости и быстроты. Словно глазное яблоко само выбирает себе мишень в окружающем мире и с силой ударяет по ней. Надоел мне образный язык. Надоели фигуры персонажей, большие и маленькие, все надоело. Надо быть поосторожнее с балконной дверью, приедет Саверио, устрою ему головомойку. Они думают только о себе, на меня им плевать. То, что случилось с Салли, может случиться и с Марио, и что мне тогда делать?
Не знаю, что за страх я испытываю сегодня утром: боюсь ли за мальчика или боюсь самого мальчика?
