– Не влезай на стул, – взмолился я.
– Мне не надо влезать, я должен вставить отвертку в эту дырочку внизу.
– Ладно, играй, но только не оцарапай дверь, она новая.
– Я не играю, дедушка, я делаю взаправду.
– Рад за тебя. Делать взаправду – интересная игра.
Он не встал с пола, а стал передвигаться, ерзая на заду, пока не добрался до двери. А я, выпрямившись, глядел на него не отрываясь, но только для того, чтобы иметь перед глазами что-то ясное и надежное. Хотя на самом деле, отчасти от неудобной позы, отчасти из-за мокрых очков, отчасти из-за запотевшего стекла балконной двери, отчасти потому, что я чувствовал – силы у меня на исходе, я совсем ничего не видел, и надеялся только, впрочем без тревоги, что Марио не поранится отверткой.
– Ты сказал «абракадабра»?
– Папа так не говорит.
– Если сказать «абракадабра», получается лучше.
– Абракадабра.
– Ну что?
Он положил отвертку на пол, затем серьезным тоном произнес:
– Готово.
– Молодец, – пробормотал я и подумал, что мы всю жизнь живем так, словно мерки, с которыми мы подходим ко всему на свете, и в том числе к самим себе, являются непогрешимой истиной, и только в старости осознаем, что речь идет лишь об условностях, в любой момент легко заменяемых на другие условности, и главное – доверяться тем из них, что раз за разом кажутся нам все более достойными доверия. Мой внук поднялся на ноги, похоже, он был очень доволен собой. Он уложил отвертку обратно в ящик, следуя, как обычно, указаниям Саверио и строгим правилам соблюдения порядка, установленным матерью. Потом повернулся к двери. Взялся за ручку обеими руками, опустил ее – и дверь открылась.
7
Войдя в комнату, я сразу закрыл за собой дверь. Боялся, что балкон затащит меня обратно. Поприветствовал Марио, не прикасаясь к нему – я был слишком мокрый. «Ты все умеешь, – сказал я, – у тебя масса талантов, ты просто чудо». После этого я сразу же пошел в ванную, открыл душ, сбросил промокшую одежду и, оставшись в одних трусах и носках, влез под обжигающую струю. Марио это страшно понравилось, он захотел сделать то же самое, и я ему разрешил.
– Я тоже буду в трусах и носках!
– Хорошо.
По мере того как я согревался, во мне снова набирали силу душа, дух, жизненная энергия, электрохимические реакции или как там еще. Но что бы это ни было, оно было несопоставимо с тем, что сейчас проявлялось в пронзительных криках и взрывах смеха, сотрясавших тело мальчика все время, пока мы танцевали под горячей водой, пока мы влезали в халаты, пока я стоял, прижавшись к батарее, а он отчаянно пытался сорвать колпачок с фена.
– Ты меня обжег!
– Ничего подобного.
– Ты не умеешь им пользоваться, так не сушат волосы!
– Верно, твой дедушка старый осел, но все обошлось, и не будем больше об этом.
Мы разморозили последнюю порцию еды, которую оставила нам Салли, поели, переоделись в пижамы и смотрели мультики до тех пор, пока Марио не сморил сон. Я уложил его в постель и собирался лечь сам – я смертельно устал, глаза слипались, – но перед этим решил зарядить оба телефона, домашний и мобильный, а еще проверить, действительно ли в балконной двери есть волшебная дырочка, о которой говорил Марио. Никакого отверстия в двери я не нашел; впрочем, надо признаться, мое зрение оставляло желать лучшего. Стоило мне коснуться головой подушки, как я мгновенно заснул.
На следующий день нас разбудила Салли. Два сони, дедушка и внук, ворчала она себе под нос, поднимая жалюзи. Затем показала совсем еще сонному Марио двух кукол и машинку. Она хотела знать, почему он оставил их на лестничной площадке. Далее обратилась ко мне, причем очень громким голосом: «Никогда еще не видела в этом доме такого беспорядка, чем вы тут занимались, водой друг друга поливали?» В ответ я только вежливо попросил ее выйти. А вот мальчик закричал: «Хочу еще поспать, не трогай мои игрушки».
Салли приготовила нам завтрак; выяснилось, что она в прекрасном настроении – только что обручилась с одним официантом из Скафати. Она рассказала, что это робкий, стеснительный мужчина, на три года старше ее, вдовец. У него четверо взрослых сыновей. Она вчера взяла свободный день потому, что он не торопился с признанием в любви и надо было немножко подтолкнуть его.
– У тебя есть невеста, дедушка?
– Нет.
– У меня их много, – сказал Марио, обращаясь, однако, не к Салли, а ко мне.
– В этом я не сомневался, – ответил я. – А вот у дедушки с невестами всегда были проблемы.
– Если хочешь, отдам тебе одну из своих, – предложил Марио.
– Я хотела стать невестой Марио, – вмешалась Салли, – но он меня не любит, поэтому сказал «нет».
– Ты старая, – сказал мальчик.
– Твой дедушка тоже старый.
– Нет, мой дедушка не старый.
Марио захотел быть в ванной рядом со мной, пока я буду бриться. В какой-то момент он сказал:
– Может быть, папа с мамой разведутся.
Я был доволен, что он решился поделиться этим со мной.
– А ты знаешь, что такое развод?
– Да.
– Я так не думаю. Если знаешь, объясни.
– Они меня бросят.
– Так и есть, ты не знаешь, что такое развод. Они бросят друг друга, но не тебя.
Секунду он помолчал, потом смущенно спросил:
– Если они разведутся, я смогу приходить к тебе домой?
– Всегда, когда захочешь.
Мне показалось, это его утешило. Он спросил:
– Будешь работать сегодня?
– Нет, я больше не работаю.
– Правда?
– Правда.
– Папа говорит, кто не работает, тот не ест.
– Твой папа, как всегда, прав. Я не буду есть.
– Если ты не работаешь, давай поиграем?
– Нет, сегодня солнышко, мы прогуляемся.
– Я не хочу много ходить.
– Я тоже. Мы поедем на метро.
Он был в восторге, как я понял, метро для него было чем-то вроде Диснейленда. Больше всего ему там нравились эскалаторы на площади Гарибальди, но он этим не ограничился, захотел побывать на всех станциях. Спустимся вниз, посмотрим и поднимемся обратно, говорил он, они с папой иногда так делают. Я согласился. Дольше всего мы задержались на станции «Толедо». Катались вверх и вниз на эскалаторе, а еще он захотел показать мне игру красок и света на мозаичных картинах, украшающих стены станции. Вот это солнце, объяснял он мне, там – море, вот это – святой Януарий, а там – Везувий. Пролетело утро, пролетел день. Вечером позвонила Бетта. Она казалась довольной, в первый момент я не понял почему. Потом выяснилось, что у нее был повод гордиться Саверио. Его доклад имел большой успех, весь конгресс только и говорил об этом. «А в остальном?» – спросил я. «Прекрасно», – ответила она и захотела поговорить с сыном. Я передал трубку Марио, а сам остался стоять рядом, чтобы услышать, что он ей скажет. Марио подробно рассказал о нашем путешествии по метрополитену, сообщил о помолвке Салли, но ни единым словом не упомянул об истории с балконом. Впрочем, об этой истории за весь день не было речи и между нами. В какой-то момент, когда я чихнул и закашлялся – у меня начиналась сильная простуда, – он озабоченным тоном спросил: «Ты не сбросил ночью одеяло, дедушка?» И ничего больше. Возможно, на него это происшествие не произвело ровно никакого впечатления. Или, что более вероятно, в его хранилище взрослых слов, которыми можно было блеснуть при случае, не нашлось ничего подходящего и он решил обходить молчанием эту историю до неизвестно каких пор. «Потому что, если ночью сбросить одеяло, можно простудиться», – пояснил он свою мысль, и тема была закрыта.
