На лоб мне упали первые капли дождя. В бешенстве я швырнул ведерко через перила, бросился к двери и уперся в нее плечом. «Марио!» – выкрикнул я изо всех оставшихся сил, и, к моему удивлению, это прозвучало так оглушительно громко, что я замер и прислушался. Музыка и мультяшные голоса смолкли. Похоже, Марио наконец выключил телевизор.
4
Несколько минут прошли в тревожном ожидании. Затем появился Марио, вид у него был довольный, перед его глазами все еще резвился кто-то из нарисованных персонажей.
– Дедушка, он за ним погнался и врезался в дерево! – весело объявил Марио.
Я не стал спрашивать, кто был этот он, боясь, что Марио пустится в долгие объяснения.
– Он тебя насмешил?
– Да.
– Отлично. А сейчас ты можешь сделать кое-что для меня?
– Без проблем.
– Можешь попробовать повернуть эту ручку так, как ее поворачивает папа, когда дверь не открывается?
– Я должен взять стул.
– Не надо, ты и так сможешь.
– Нет, чтобы сделать это как надо, я должен быть таким же высоким, как папа.
Не спросив у меня разрешения, Марио взял стул и подтолкнул его к балконной двери.
– Осторожнее, Марио!
– Я справлюсь.
Он влез на стул, а я в ужасе подумал, что я буду делать, если он сейчас упадет и расшибется. Но он не упал. Встав на ноги, он взялся за ручку двери.
– Ты должен нажать очень сильно.
– Знаю.
Марио сжал губы, его взгляд стал внимательным; он дернул ручку вверх, потом вниз и радостно крикнул: «Получилось!» Я осторожно нажал на дверь. Ничего у него не получилось. Дверь была заперта.
– Молодец. Попробуешь еще раз?
– Я же открыл.
– Марио, это не игра, попробуй еще раз. Дверь должна открыться не понарошку, а по-настоящему.
Он избегал моего взгляда, смотрел в пол.
– Я хочу есть.
– Будь добр, попробуй еще раз, хорошо?
– Дедушка, я хочу есть.
Начался дождь, ледяные капли попали мне на уши, за воротник.
– Если ты хочешь есть, ты должен впустить меня в квартиру. Попробуй открыть дверь.
Он захныкал:
– У меня сегодня даже полдника не было, я маме скажу.
– Открой дверь, Марио.
– Нет, – разозлился он. – Я есть хочу. – Вдруг он спрыгнул со стула, и у меня сердце замерло в груди.
– Не ушибся? – спросил я.
Он встал на ноги.
– Я умею прыгать лучше всех в садике.
Интересно, что еще он, по его мнению, умеет делать лучше всех? И сколько времени должно пройти, прежде чем он осознает, что во многих областях его первенство – плод воображения, что реальных преимуществ у него кот наплакал, и, наконец, придет к выводу, что он не может похвастать особыми достижениями в чем бы то ни было?
– Марио, ты точно ничего себе не ушиб? Почему ты трешь щиколотку?
– Мне тут немножко больно. Пойду чего-нибудь съем, и все пройдет.
– Марио, – позвал я, видя, что он, притворно хромая, собирается опять улизнуть. – Марио, подожди, я тоже хочу есть.
– Я принесу тебе хлеба.
– Не смей отрезать хлеб ножом! – крикнул я, но он уже был в коридоре.
Но достаточно ли одного этого запрета? Что еще мне следовало ему запретить? Поджарить в тостере хлеб. Приготовить яичницу. Включить микроволновку, чтобы разморозить ужин, приготовленный Салли. И многое другое. Вся квартира была в его распоряжении, словно декорация, на фоне которой он мог с максимальным правдоподобием играть свою роль маленького всезнайки. Саверио научил его слишком многим вещам, которые превосходят возможности четырехлетнего ребенка, и он защищался от этой непосильной ответственности, превращая жизнь в игру. Так он мог легко убедить себя, что умеет все, потому что, играя, не замечал своих промахов и провалов. Как убедительно, с какой непринужденностью он делал вид, будто справляется с любым делом не хуже взрослого. Я еще помнил те далекие времена, когда с детьми говорили на детском языке. Эта традиция при всем ее идиотизме позволяла соблюдать дистанцию между большими и маленькими. Тогда детей еще не приучали произносить взрослые слова, чтобы потом хвастаться их умом и развитостью. Мы с женой принадлежали к тем людям своего поколения, которые не признавали словечек вроде «бобо». Бетта в три года говорила как по писаному, пожалуй, даже ее сыну было до нее далеко. И как же мы гордились ею, заставляли демонстрировать свои познания перед знакомыми, задавали ей вопросы, словно попугаю. А что в итоге? Из-за этих непомерных требований у нее развилось недовольство собой, страх, что она никогда не сможет оправдать надежды, которые мы на нее возлагали. Может быть, именно поэтому она говорила Марио: «Я сделаю тебе атата по попке».
По правде говоря, сейчас я тоже охотно сделал бы ему атата. Я собирался опять заорать во всю глотку, чтобы его дозваться, – одновременно я приглаживал рукой волосы, от холода я стал хуже слышать, болела голова, болели уши, – как вдруг мне показалось, что в прихожей раздался звонок. У меня перехватило дыхание. Неужели соседи со второго этажа нашли игрушки, и мама Аттилио предприняла карательную экспедицию? Я сосредоточился, пытаясь не обращать внимания на уличный шум. Да, это действительно звонок. Я застучал по стеклу: «Марио, Марио!» На этот раз он прибежал со всех ног.
– Дедушка, звонят в дверь, это мама!
– Нет, это не мама. Марио, ты можешь внимательно выслушать то, что я скажу? Прошу тебя!
– Это мама, пойду открою.
– Марио, ты не сможешь открыть. Марио, послушай. Сейчас ты подойдешь к двери и крикнешь так громко, как только сможешь: «Мой дедушка заперт на балконе, позовите кого-нибудь». Повтори.
Марио покачал головой.
– Я сам умею открывать, это мама.
Усилием воли я заставил себя говорить мягко и спокойно:
– Марио, я тебе точно говорю, это не мама, а ты не в состоянии открыть дверь, она заперта на задвижку. Подойди к двери и повтори то, что я тебе говорю: «Мой дедушка заперт на балконе, позовите кого-нибудь».
Опять звонок, долгий и раздраженный. Марио не выдержал, крикнул «Иду!» и убежал.
Мне оставалось только ждать; дождь пошел сильнее. Как я ни напрягал слух, шум улицы перекрывал все остальные звуки. Я представил себе, что мальчик все же попытается открыть дверь, подтащит стул и влезет на него, чтобы дотянуться до задвижки. Он был упрямец, и я сомневался, что он сразу же скажет то, что я просил сказать. Но надеялся, что в конце концов он, как ученый зверек, произнесет эту фразу только ради удовольствия произнести ее. Я внимательно прислушивался, и вот, несмотря на раскат грома, расслышал еще один звонок. Кто бы ни стоял на площадке лестницы, он наверняка заметил, что Марио подошел к двери, – вряд ли мальчик хранил молчание. Возможно, он не сказал в точности то, что я просил его сказать, но должен был крикнуть или пискнуть хоть что-нибудь. Я рассчитывал на это, но не мог унять тревогу. Звонков больше не было. Означало ли это, что соседи сдались и ушли, или же они вступили в переговоры с Марио?
