– Папа, – сказала она в какой-то момент, повысив голос почти до крика, – мне правда все опротивело.
Она стояла у мойки и мыла овощи, но, произнося эту фразу, повернулась ко мне каким-то резким, неестественным движением. На несколько секунд мне показалось – раньше такого никогда не бывало, – что вместо нее я вижу комок боли, который мы с ее матерью по преступному легкомыслию произвели на свет четыре десятилетия назад. Хотя нет: Ада, моя жена, давно умерла и не могла нести ответственность за то, что происходило сейчас. Бетта была моей, только моей отделившейся клеткой, вполне самостоятельной и уже изрядно потрепанной жизнью. Или, во всяком случае, показалась мне такой на один краткий миг. Тут мы услышали, как открывается входная дверь. Моя дочь быстро взяла себя в руки, голосом, в котором радость смешивалась с отвращением, произнесла: «Вот и они», и на пороге появился Саверио – церемонный, широколицый коротышка Саверио, такой непохожий на высокую, изящную Бетту, – вместе с Марио, маленьким, темноволосым, как отец, с большими глазами на худеньком личике, в красной шапочке и синем пальтишке с голубыми пуговицами.
Мальчик на несколько секунд замер от волнения. Ничего общего с Беттой, думал я, весь в отца. И в то же время с некоторой тревогой осознал, что стою перед малышом как реальное воплощение сказочного персонажа по имени «дедушка» – как незнакомец, от которого он ждет неиссякаемого потока чудес, – и несколько театральным жестом распахнул объятия. Марио, иди ко мне, милый, иди ко мне, как ты вырос. Тут он бросился ко мне, и пришлось взять его на руки, говорить какие-то слова радости, хотя голос у меня охрип от непомерного усилия. Марио крепко обхватил меня за шею и впился поцелуем в щеку так, словно хотел ее продырявить.
– Не так сильно, ты его задушишь, – вмешался Саверио. Тут же подключилась и Бетта, приказав малышу оставить меня в покое:
– Дедушка никуда не убежит, в ближайшие дни вы будете все время вместе, он будет спать в твоей комнате.
Для меня это стало неприятной неожиданностью: я думал, мальчик спит в одной комнате с родителями. Забыл, как сам когда-то настаивал, чтобы кроватка Бетты стояла в соседней комнате, хотя Ада глаз не могла сомкнуть от мысли, что не услышит плач малышки или не покормит ее вовремя. Я вспомнил об этом только сейчас, опуская Марио на пол, и едва не поморщился от досады, но сдержался – не хотелось, чтобы Марио видел меня таким. Затем я подошел к матерчатой дорожной сумке, стоявшей рядом с чемоданом, и достал из нее две тоненькие книжечки, которые собирался ему подарить.
– Смотри, что я тебе привез, – сказал я. Но стоило мне дотронуться до этих книг, как я пожалел, что не купил ему чего-нибудь более заманчивого, и испугался, что он будет разочарован. Однако Марио взял их в руки с явным интересом и, пробормотав очень прочувствованное «спасибо» – это было первое слово, которое я от него услышал, – принялся разглядывать обложки.
Саверио, который, должно быть, подумал, как и я, что подарок выбран неудачно, и наверняка собирался потом сказать Бетте: твой отец, как всегда, не угадал, – Саверио поспешил воскликнуть:
– Дедушка знаменитый художник, посмотри, какие красивые картинки, это он нарисовал.
– Вы их рассмотрите вместе, но только потом, а сейчас давай снимем пальто и сделаем пипи.
Марио неохотно позволил снять с себя пальто, но при этом упорно не выпускал из рук книжки. Он не отдал их даже тогда, когда Бетта силой потащила его в ванную. А я снова сел, ощущая некоторую неловкость: я не знал, о чем говорить с зятем. Сказал что-то про университет, про студентов, про трудности преподавательской работы (насколько я помнил, для него это была единственная важная тема, не считая футбола, – но тут уж я был совсем профаном). Однако Саверио не клюнул на эту наживку: к моему удивлению (ведь между нами не было доверительных отношений), он пусть и не очень гладко, но с искренней болью стал жаловаться на свои жизненные тяготы.
– Ни покоя, ни счастья, – бормотал он.
– Капелька счастья все же есть всегда.
– Нет, у меня только один сплошной негатив.
Но как только в комнату вошла Бетта, он прекратил эти излияния и завел разговор про университет. Похоже, муж и жена приходили в раздражение от одного вида друг друга. Моя дочь начала упрекать Саверио в том, что он оставил нечто (я так и не понял, что именно) в полном беспорядке, затем, указывая на Марио, который тем временем вернулся в комнату, крепко сжимая в руках мой подарок, сказала, обращаясь ко мне: «А в итоге вот этот, когда вырастет, станет хуже, чем его отец». Затем резким движением подхватила и унесла мой чемодан и сумку, но перед этим добавила с саркастическим смешком: «Готова поспорить: там нет ни рубашек, ни трусов, ни носков, зато есть все необходимое для работы».
Казалось, мальчик вздохнул свободнее, когда она скрылась в коридоре. Он положил одну книжку на стол, другую мне на колени, словно это был письменный стол, и стал медленно переворачивать страницу за страницей. Я погладил его по голове, а он, возможно осмелев от этой моей ласки, очень серьезно спросил:
– Правда, что это ты нарисовал тут все картинки, дедушка?
– Да, конечно, они тебе понравились?
Он задумался.
– Они немножко темные.
– Темные?
– Да. В следующий раз сделай их посветлее.
Саверио тут же вмешался:
– Какие же они темные, они именно такие, как надо.
– Они темные, – упрямо повторил Марио.
Я осторожно взял книжку у него из рук и внимательно рассмотрел несколько картинок. Никто еще не говорил мне, что они слишком темные. Я сказал Марио: «Нет, они не темные», и с ноткой обиды в голосе добавил: «Впрочем, если тебе они кажутся темными, значит, с ними что-то не так». Перелистал книгу, придирчиво вглядываясь в иллюстрации, обнаружил кое-какие огрехи, которых не замечал раньше, произнес вполголоса: «Наверно, это типография виновата». И огорчился – мне всегда было трудно примириться с тем, что чья-то небрежность испортила мою работу. Я несколько раз повторил, обращаясь к Саверио: «Да, Марио прав, они слишком темные». Затем, перемежая изъявления недовольства техническими терминами, начал ругать издателей, которые на многое претендуют, мало тратят и в итоге все портят.
Марио вначале слушал, потом ему стало скучно, и он спросил, не хочу ли я посмотреть его игрушки. Но мои мысли были далеко, и я резко ответил «нет». Через секунду я понял, что не надо было отказывать вот так сразу: оба они, и отец, и сын, взглянули на меня с недоумением. И тогда я добавил: «Завтра, мой сладкий, сегодня дедушка устал».
3
В тот вечер мне окончательно стало ясно, что для Бетты и Саверио конгресс в Кальяри был прежде всего поводом для того, чтобы скрыться от глаз и ушей Марио и выяснять отношения без свидетелей. Если в течение дня мои дочь и зять лишь иногда обменивались фразами, похожими на условные сигналы, то за ужином они воздержались и от этого; разговор шел в основном обо мне и о Марио: ведь мальчик должен был узнать обо всех подвигах деда, а я – о его успехах. Оба говорили сюсюкающим тоном и почти каждую фразу начинали со слов «А знаешь, твой дедушка…» или «Покажи дедушке, как ты умеешь…». В итоге Марио довелось узнать, что я получил множество премий, что я более знаменитый художник, чем Пикассо, что важные люди выставляли у себя дома мои работы; а мне довелось узнать, что Марио умеет вежливо отвечать на телефонные звонки, писать свое имя, пользоваться пультом для телевизора, самостоятельно резать мясо настоящим ножом и без капризов съедать то, что положили ему на тарелку.
