– А у нарисованных героев есть душа?
– У них самих – нет, их наделяют душой те, кто их рисует.
– Твои рисунки не двигаются.
– Ясное дело, ведь это не анимация.
– А почему ты их не оживляешь?
– Понадобится – оживлю.
– Может, они не хотят, чтобы их оживляли такие старики, как ты, ведь мультяшки – это для маленьких.
– У меня они оживут.
– Оживут, потому что ты знаменитость?
– А что, по-твоему, это значит – «знаменитость»?
– Мама объяснила, это значит, что тебя знают даже те, кого ты не знаешь.
– Да, верно.
– Я сказал воспитательнице, что ты знаменитость.
– А она?
– Спросила, как тебя зовут.
– Ты знал?
– Я спросил у мамы, а потом сказал ей.
– Посмотрим, правильно ли ты произносишь мое имя и фамилию. Как зовут твоего дедушку?
– Даниэле Малларико.
– Молодец! Что сказала воспитательница?
– Что она никогда о тебе не слышала.
Я почувствовал, что это разочаровало его, и стал ему объяснять, что знаменитости бывают разные, кто-то побольше, кто-то поменьше, и я – не настолько большая знаменитость, чтобы обо мне могла слышать воспитательница детского сада. Говоря все это, я понял, что и сам немного разочарован, и, чтобы обоюдное разочарование не довело нас до ссоры, предложил включить телевизор. Но пришлось искать пульт – я спрятал его от Марио и теперь не мог вспомнить куда. Я нервно ходил из комнаты в комнату, а Марио шел за мной по пятам. Я зажигал свет в каждой комнате и, осматривая поверхность и ящики письменных столов, роясь на полках стеллажей, старался не отвлекаться – для меня это очень сложно, всякий раз, когда приходится искать что-нибудь, я начинаю думать о другом. После обследования комнаты Марио аккуратно гасил свет у меня за спиной. Мы обошли квартиру два или три раза, пока наконец не обнаружили пульт. Разумеется, нашел его Марио, а не я – в гостиной, под одним из моих альбомов. Нашел, страшно обрадовался, схватил и ни за что не хотел отдавать; как я ни старался, отобрать у него пульт мне не удалось. Это я его нашел, заявил он, и я включу телик. Хорошо, ответил я, но только включишь. Нет, почти что прокричал он в ответ, переключать каналы тоже буду я. И уже поджал губы, уже смотрел злыми глазами. Я собирался вырвать пульт у него из рук, сказать: ну хватит, либо ты будешь слушаться, либо пойдешь спать, – когда зазвонил телефон. Ладно, переключай, сдался я. И пошел на кухню, где стоял на базе телефон, а Марио, возившийся с пультом, последовал за мной.
Это была Бетта, судя по голосу, она куда-то торопилась. В трубке слышался гомон и что-то похожее на звяканье столовых приборов. Кто-то позвал ее, она наигранно веселым тоном откликнулась: «Иду, иду!» Потом продолжила разговор:
– Почему ты не отвечаешь по мобильному?
– Он у меня на бесшумном режиме.
– Все хорошо?
– Да, прекрасно.
– Марио съел что-нибудь?
– Он съел больше, чем я. А у тебя как дела?
– Хорошо.
– Как встретили твое выступление?
– Хорошо.
– Как ведет себя Саверио?
– Отравляет мне жизнь, вот только что устроил очередной скандал.
– Мразь вонючая.
– Папа, что за выражения?
– Извини.
– Марио сейчас тебя слышал?
– Нет, он занят, ломает пульт от телевизора.
– Позови его, я с ним поздороваюсь.
– Марио, хочешь поговорить с мамой?
Я надеялся, что он откажется; но он вывалил на пол батарейки от пульта и помчался к телефону. Я слышал, как он говорил что-то вроде: нет, да, возвращайся скорей, я тебя люблю. Но когда разговор вроде бы уже завершался, он произнес: «Я плакал». В ответ мама, очевидно, сказала какую-то длинную фразу, потому что он выслушал ее молча. Наконец он сказал почти шепотом: «Спокойной ночи, мама, – и раз десять поцеловал телефон, после каждого поцелуя повторяя: – Спокойной ночи, я тебя очень люблю, и папу тоже очень люблю».
И протянул мне трубку. Я тихо сказал:
– Не обязательно было говорить, что ты плакал.
– Но я же только это сказал.
– Только это? А что еще ты мог сказать?
– Кое-что.
– То есть?
– Ты сделал мне больно, когда схватил за руку.
– Брось, я только чуть-чуть ее сжал.
– Ты сильно сжал. Посмотрим телик?
– Мама не разрешает.
– А мы ей не скажем.
– Но ведь ты сказал ей, что плакал.
– Извини. Про телик я ей не скажу.
– Если ты не умеешь вставлять батарейки в пульт, на меня не рассчитывай, я тоже не умею.
Он быстро и ловко вставил батарейки, побежал в гостиную, включил телик и уселся в кресло, которое называл своим. На самом деле это было старое, очень удобное кресло моей матери. А я сел на очень неудобный диван. Вечер получился не слишком приятный, мы долго и со все возрастающей злостью ссорились – не из-за одного, а из-за трех пультов. Он умел без ошибок набирать номера каналов, по которым непрерывно показывали мультики, умел поставить dvd-диск, и делал все так ловко, что это начало меня раздражать. К тому же он не соблюдал никаких договоренностей. Сразу, как только он включил телевизор, я сказал ему: «Пять минут посмотрим мультики, а потом дедушка будет смотреть то, что интересно ему». Он согласился, но очень скоро я понял, что для него пять минут значит всегда, и, смирившись, уже собрался подремать под нескончаемые мультики. А потом вдруг вспомнил, что сегодня вечером покажут ток-шоу, где один мой друг должен представлять свою книгу; на обложку книги он захотел поместить репродукцию моей картины. Без лишних слов я отобрал у Марио все три пульта, сказав только: «Пять минут давно кончились, будешь возражать – выключу телик». Он ничего не сказал и с мрачным видом съежился в кресле. Я сделал вид, будто не замечаю его дурного настроения, и стал переключаться с одного канала на другой, ища тот, где должен был выступать мой друг. Наконец мне удалось поймать нужный канал; мой друг присутствовал на ток-шоу, я успел заметить его среди гостей, хотя он попал в кадр всего на несколько секунд. Марио сидел молча, уставившись на экран, и, как только мой друг опять появился в кадре, я сказал:
– Я хочу только послушать, что скажет этот синьор, а потом будешь опять смотреть свои мультяшки, ладно?
Молчание.
Я поудобнее устроился на диване, пульт положил рядом. Но вот ведущий ток-шоу заговорил о книге моего друга, и на экране появилась обложка.
– Видишь? – сказал я. – Это моя работа.
