Я тяжело вздохнул и заметил, что безотчетно повторяю жест Марио – взмах рукой снизу вверх. И я даже обрадовался, когда меня позвала Салли. «Дедушка, – кричала она приторным голосом. – Дедушка!» Очевидно, она не знала, как ко мне обращаться, и называла дедушкой, считая это лучшим вариантом. Или же, поскольку я был дедом Марио, для нее я был воплощением самого понятия «дедушка» – чей-то дедушка, может, даже ее собственный, хотя, черт возьми, она была далеко не молода. Постучав в дверь и тут же заглянув в комнату, она громко произнесла:
– Извини, дедушка, но Марио включил телик и не хочет выключать.
– В смысле?
– Ну, он включил телевизор. Синьора Бетта сказала тебе, что ему нельзя смотреть телевизор?
– Да.
– Ну, так сделай что-нибудь, дедушка.
– Не называйте меня так, я не ваш дедушка и не чувствую себя дедом даже с Марио.
С приглушенным стоном я встал и вслед за Салли вышел в коридор. Из телевизора доносилось гудение самолета, прерывавшееся очень громкими мужскими голосами.
– Где Марио?
– В кабинете синьора Саверио.
– Салли, если Марио делает что-то, чего ему делать нельзя, вы просто должны помешать ему это делать, и вам незачем звать меня.
– Но он меня не слушается. И я не могу дать ему пощечину, а ты можешь.
– Дать пощечину четырехлетнему ребенку?
– Тогда садани ему по рукам.
– Я не знаю, что такое «садануть».
На самом деле я знал, что значит это слово, но оно вызывало у меня отвращение, потому что принадлежало поколению, которое впервые стало разговаривать с детьми на языке взрослых.
– А синьора Бетта говорит «садануть».
– Так пускай мама саданет ему по рукам, когда вернется.
Я пошел за Салли в кабинет Саверио, пропахший чесноком и стиральным порошком. Марио сидел перед телевизором и, когда мы вошли, резко обернулся.
– Я говорила, что позову дедушку, – и позвала! – сказала Салли.
– Нехорошо ябедничать, – ответил Марио.
– Иногда приходится, – вмешался я, – если иначе нельзя. К тому же телевизор так орет, что я не могу работать. Выключи его.
– Я могу убавить звук, – сказал Марио и схватил пульт.
Я отобрал у него пульт и выключил телевизор. Потом начал терпеливо объяснять:
– Марио, лично я не возражаю, чтобы ты смотрел телевизор когда захочешь, хоть утром, хоть днем, хоть вечером. Но твоя мама против, а раз так, то мы с Салли тоже против. Вот почему, когда Салли говорит тебе «выключи телевизор», ты должен его выключить. А если я говорю тебе «выключи телевизор», не отвечай мне, что можешь убавить звук. Понятно?
Марио кивнул, глядя в пол. Затем поднял взгляд на пульт, который я держал в руке, и потянулся к нему.
– Можно я покажу тебе, как он открывается и видно батарейки внутри?
– Нет, я тебе его больше не дам.
– А что я тогда буду делать?
– Пойди поиграй.
– На балконе?
– Нет.
– Там солнышко.
– Я сказал – нет.
– Тогда можно я посмотрю, как ты рисуешь?
Он не сдавался, маленький упрямец. Я посмотрел на него долгим взглядом – думаю, чтобы дать ему понять: я категорически против. Но когда я заметил, что верхняя губа у меня взмокла от пота, то поспешил согласиться:
– Ладно, смотри, но только не мешай мне.
– Не буду мешать.
– Ты не должен говорить: дедушка, я хочу это, давай делать то.
– Не буду говорить.
– Ты должен сидеть на месте и молчать.
– Хорошо. Только сначала я сделаю пипи.
Он убежал, я услышал, как он закрывает дверь ванной. Салли, которая все это время молчала, воспользовалась его отсутствием, чтобы раскритиковать меня:
– Дедушка не ведет себя так.
– Что вы имеете в виду?
– Ты напугал бедного малыша.
– Вы же хотели, чтобы я надавал ему пощечин.
– Надавать пощечин – это ничего, а вот так вот нельзя.
– Как это «вот так вот»?
– Разговаривать сердитым тоном. Если ты занят и нервничаешь, я сама побуду с малышом.
Мне не показалось, что я разговаривал с Марио каким-то особенным тоном; а вот с ней мне, возможно, следовало быть менее сговорчивым. Марио вернулся бегом, глаза у него были красные, словно он долго тер их кулачком.
– Я готов.
Я спросил его, стараясь говорить как можно более радостным голосом:
– Чего тебе больше хочется: смотреть, как работаю я или как работает Салли?
Он задумчиво посмотрел на Салли, делая вид, будто колеблется, потом повернулся ко мне и закричал с несколько преувеличенной веселостью:
– Как работаешь ты!
И бодрой походкой направился в гостиную. Я сказал Салли: «Как видите, он предпочитает мое общество». Похоже, она не была убеждена в этом, но ответила только, что идет на кухню готовить. Я смотрел, как она выходит из кабинета Саверио, – она сутулилась и от этого казалась еще меньше ростом. И тут я вдруг вспомнил: завтра она не придет, мы с Марио целый день будем вдвоем. Я предложил ей: «Приходите завтра, я сам оплачу вам этот день, пробудете у нас с девяти утра до восьми вечера, вам не надо будет убирать, только приглядывать за Марио». Не оборачиваясь, она ответила: «Завтра у меня важный день, от него зависит мое будущее». Опять она про будущее! Да какое будущее могло быть у этой старой кошелки? Я вернулся в гостиную.
2
Марио переставлял стул так, чтобы он стоял как можно ближе к моему.
– Можно я возьму твой компьютер? – спросил он.
– И речи быть не может.
Я не сразу смог заставить себя сесть за работу. Вдруг возникло желание взять мобильник, позвонить издателю и крикнуть: «Плевать мне на «кислород» и на «блеск», объясни простыми словами, что тебя не устраивает, а иначе я откажусь от этого заказа и от жалких грошей, которые ты мне платишь, потому что не хочу тратить время зря». Но я этого не сделал, меня снова одолели тревожные мысли о старости, как уже было сегодня. Мне нужна была эта работа, и не из-за денег – у меня были сбережения и квартира в Милане, я был обеспеченным человеком, – а потому, что перспектива жизни без необходимости работать приводила меня в ужас. Больше пятидесяти лет я постоянно должен был думать о том, чтобы уложиться в срок, и всякий раз меня дергали и торопили; и боязнь не справиться с очередным заказом, а затем радость от того, что я сумел выполнить его на должном уровне, – без этого перепада эмоций (я только сейчас признался себе в этом) я не представлял себе свою жизнь. Нет, нет, лучше еще какое-то время говорить знакомым, дочери, зятю, а главное, самому себе: я должен работать над Генри Джеймсом, работа почти не движется, надо придумать что-нибудь, и как можно скорее. Так что я, чувствуя на себе внимательный взгляд Марио, начал еще раз просматривать мои эскизы, особенно наброски, сделанные двое суток назад.
