— Врешь!
— Славка тоже видел!
Славка подтвердил.
— Прикольно было. Собаку звали вроде Диксон.
— Диккенс, — поправил его Максим.
— И чего, прям сама прыгнула? — Лешка все еще сомневался в правдивости этой истории.
— Почему сама, вместе с хозяином. Он парашют раскрыл.
— Круто!
На некоторое время повисло молчание.
— Ребят, а это идея, — сказал Лешка, с прищуром посмотрев на друзей. — Может, и Дружа испытаем, а? Уверен, он справится.
— Как испытаем? — Сережа прицепил к ошейнику поводок, и мальчишки начали приближаться к подъезду.
— Пусть Друж с парашютом прыгнет.
— Ха-ха! С парашютом. У тебя дома есть парашют?
— Нет. Но у бабушки есть большой зонт. Огро-о-омный, — Лешка сделал широкий круговой жест руками.
— Да ну, Лех, ничего не получится.
— Вы дослушайте. Мы из зонта сделаем парашют. Дружа обвяжем ремнями, проденем через них ручку и…
— Разобьется, — перебил Максим.
— Ты зонт моей бабушки видел?
— А откуда его сбрасывать будем?
— С козырька.
— Который над подъездом?
— Ага. Там не высоко. Давайте попробуем.
— Денис Евгеньевич не разрешит.
— Мы ему не скажем. Я сейчас домой за зонтом, и ремни прихвачу, а вы Дружа на козырек затаскивайте.
Мальчишки оживились. Лешкина идея сделать из Дружа парашютиста с каждой минутой нравилась им все больше. Веселился и сам Друж, не подозревая, какая участь ему уготовлена.
— На козырек влезем через окно между этажами, — шепотом говорил Славка.
В первом подъезде окно было закрыто, во втором тоже, зато в третьем мальчишкам улыбнулась удача. Зацепившись руками за подоконник, Славка встал на дверцу мусоропровода и, опираясь на нее, ухватился за оконную ручку.
Распахнув окно, он подтянулся на руках и перевалился вниз. На козырьке выпрямился в полный рост и подошел к окну.
— Давайте мне Дружа.
Сережа с Максимом подняли щенка, Друж не сопротивлялся, Славка, пыхтя, затащил его на козырек.
Осталось дождаться Лешку.
— Если нас кто-нибудь заметит, мне крышка, — взволнованно сказал Максим. — В прошлый раз отец выпорол, я поклялся не лазить больше на козырек.
— Никто не узнает.
— А та бабка? — Максим кивнул на окно одинокой пенсионерки, располагавшееся над самым козырьком. — Она нас заложит.
— Бабки нет, в магазин утопала, сам видел, когда с Дружем играли.
Обнюхивая незнакомое место, где было полно окурков и листвы, Друж то и дело чихал и фыркал.
— Леха идет, — крикнул Максим. — Лех, мы здесь!
Раскрыв зонт, мальчишки засмеялись.
Зачем твоей бабушке такой зонтище? — хохотал Славка. — Под ним человек пять поместится.
— А она одна ходит, — прыснул Лешка. — И все равно мокрая возвращается.
Друж заволновался, встал на задние лапы, уперевшись передними о стену с окном.
— Чего с ним?
— Переживает. Серый, хватит возиться. Привязывай ремни.
Друж уже был приготовлен, когда мальчишки увидели Дениса Евгеньевича.
— Не успели, — обиженно проговорил Лешка.
— Сам виноват, ты слишком долго за зонтом бегал.
Заметил хозяина и Друж. Вырвался из рук Сережи, подбежал к краю козырька, громко залаяв.
Денис Евгеньевич не верил глазам. Сперва замер на месте, словно ноги приросли к асфальту, затем метнулся к подъезду.
Ребят он не ругал, голоса не повышал — не в его это было правилах. Он говорил с ними на равных, как со взрослыми людьми, подробно объяснив и разъяснив, чем могла кончиться для Дружа их детская забава.
Осознав вину, мальчишки попросили прощения.
— Играть с Дружем нам больше нельзя, да? — спросил, не поднимая глаз, Лешка.
— Почему нельзя — можно. Только на земле и без зонтов-парашютов. По рукам?
Лешка улыбнулся.
— По рукам. Друж, извини, мы не хотели.
Глава пятая
Разлучница осень
Осень, та самая волшебница, пришедшая в город с началом сентября и подарившая миру густые краски счастья, теперь самолично уничтожала собственные творения. И где здесь справедливость, где смысл, о котором так часто упоминает хозяин?
Ночь медленно отвоевывает время у дня. Отбирает секунды, минуты, часы. День становится беспомощным, он уже не в силах противостоять ночи. Осенью ночь — победительница!
Теперь вечерние прогулки с хозяином приходится совершать в свете уличных фонарей и, семеня по дорожкам сквера, смотреть не вдаль и видеть горизонт, а вглядываться во мрак, пытаясь различить очертания предметов, искусно скрываемых темнотой.
Даже скамья, та самая скамья, что так полюбилась Дружу и Денису Евгеньевичу, выглядела жалкой и одинокой. Вот она, стоит себе на прежнем месте и вроде совсем не изменилась. А приглядишься получше, обнюхаешь все дощечки и понимаешь: скамья, как и Друж, скорбит по ушедшим летним денечкам.
А чуть левее стоит ссутулившийся фонарь. Его тусклый свет не придает скамье торжественности, скорее напротив, напоминает о бренности и бессмысленности существования. Фонарь видится Дружу дряхлым старичком, уставшим стоять неподвижно на одном месте, но давно смирившимся со своей незавидной участью. Стоит себе фонарь-старичок, сгорбленный и обделенный, мигает глазом-лампочкой — прям сердце щемит. Наверняка хочет что-то сказать, поведать о чем-то важном. Видит он многое, а поделиться ни с кем не может. Немой он, фонарь этот. Печально.
Кто-то кашлянул. Друж первым делом посмотрел на фонарь. Нет, не фонарь кашлянул — это в сквере появились старые знакомые. На прогулку вывели карликового бульдога Бадди. Идет Бадди по дороге, проявляя свойственную всем долгожителям осторожность: покашливает, похрюкивает. Одним словом — ковыляет потихонечку.
— Привет, Бадди! — поздоровался Друж.
— Это ты, что ли? — устало спросил Бадди, прищурив подслеповатые глазки.
— Я.
— Ну, привет. А ты здорово вымахал, — прогавкал Бадди, с завистью глядя на Дружа.
— Да, я такой! Хозяин говорит, я буду еще расти.
Бадди промолчал. Обнюхали друг друга (так положено по собачьему этикету), потом Друж спросил:
— Давненько вас не видел, где вы пропадали?
— Болел, — прокряхтел Бадди.
— А мне новую кость купили. Вкусная — слов нет! И мячик еще. И игрушку-пищалку.
