Краузе хитро прищурился.
– А помнишь, перед самым нашим нападением они максимально отодвинули свою границу на запад?
– Ну да…
– А на сколько знаешь?
– Ну-уу… километров на сто пятьдесят, наверное?
– Минимум на двести с лишним. А по многим направлениям и куда больше. Но им хватило и двухсот. Вспомни, на каком расстоянии от своей столицы Москвы они остановили наши войска?
– Шайзе! – скривился бывший гауптфельдфебель. – И ведь Адольф сам отдал им эти земли! Ну, когда подписал тот самый пакт.
– А без этого они бы никогда не подписали этот пакт, – пожал плечами Краузе. – Так что деваться ему было некуда. Поэтому на тот момент он всё сделал правильно. Но продолжим… Как ты думаешь, кто станет теперь главным врагом Советов после того, как повергли Германию и добьют Японию?
Шнауцен усмехнулся.
– Тут и думать нечего – их же бывшие союзники. Черчилль и так им последнее время пытается гадить насколько может – то есть на самой грани, чтобы окончательно не разорвать отношения. А вот американцы пока держатся. Наверное, из-за того, что русские подписались за них против японцев.
– Вот тебе, кстати, первая причина, – хмыкнул Краузе, снова отхлёбывая из кружки.
– Ну так это ж ненадолго. Как додавят японцев – так всё и закончится! Ну, может, ещё некоторое время протянут, если их этот почти вечный новый/старый президент будет испытывать к ним благодарность за то, что они своим объявлением войны принесли ему победу на выборах, но-о…
– Вот и вторая, – расплылся в довольной улыбке бывший оберфельдфебель. – Я думаю, без состоявшегося перед самыми выборами ультиматума русских Японии – хрен бы его снова избрали. А любые другие варианты помимо него для русских куда хуже… Но я тебе толкую о другом. Перед прошлой войной они отодвинули границу на западе. Причём настолько, что нам не хватило как раз этих километров, чтобы захватить Москву. А теперь границы на западе вообще можно считать полностью безопасными. Потому что между русскими и их потенциальными противниками целая толпа стран, которые попали в полную зависимость от русских. И прежде чем подойти… ну, или, там, подлететь к границам Советского Союза, врагам сначала потребуется преодолеть их. А вот на востоке совершенно не так, не правда ли? Здесь у русских сразу за их границами нет никаких зависимых стран, ибо те, что имеются, – под японским контролем или прямой оккупацией. Но! Если американцы с англичанами задавят Японию самостоятельно, то они смогут взять здесь всё уже под свой контроль точно так же, как русские в Европе. А зачем русским здесь, прямо у себя под носом, новые враги? – Краузе подмигнул и, одним глотком допив кружку, развернулся и двинулся к своей бригаде. Шнауцен проводил его взглядом и, недовольно сморщившись, пробормотал:
– Вот ведь путаник – намотал, накрутил, навертел, а ничего толком и не сказал. Контроль, враги… тьфу!
Вечером бывший гауптфельдфебель первый раз пристроился на стульчике в общей комнате, в которой Зеленхоф, тоже сумевший выжить в том бою и попавший в плен, очередной раз вещал о «нераздельном единстве немецкого и славянского народов…». Насколько Шнауцен знал, типы, подобные Зеленхофу, имелись практически в каждом бараке. И даже пользовались некой поддержкой лагерной администрации… Вот как раз это его раньше во многом и останавливало от того, чтобы к нему прислушиваться. Типа красные хотят им тут задурить башку, поэтому и поддерживают всяких идиотов… Но после того, как на взлётную полосу приземлился тот «монстр», в разы превышавший всё, что нынешний каптёрщик когда-либо видел в рейхе (как, кстати, и «над» рейхом), ему захотелось разобраться, сколько в том, что вещал Зеленхоф, если и не правды, то как минимум логики…
Когда он после того как всё закончилось, наконец-то добрался до своей каптёрки, бывший оберфельдфебель был уже тут.
– Похоже, у Зеленхофа появились новые прихожане, – с ухмылкой поприветствовал он старого приятеля.
– А ты что к нему не присоединяешься? – сварливо парировал Шнауцен. – Сам же мне говорил, что за этим что-то есть.
– Не совсем так – я говорил, что это не совсем чушь. А не присоединяюсь, потому что бесполезно.
– В смысле?
– Понимаешь, пока мы побеждали, мы не хотели и слышать о том, что какие-то русские, которых «наш великий фюрер» обозвал «унтерменшами», то есть недочеловеками, могут быть нам не то что родственниками, а даже просто ровней. А теперь мы здесь, в плену, с кайлом в руках. Восстанавливаем то, что разрушили, как сказал их, в отличие от Адика, уж точно великий вождь Сталин. Так с какого теперь русским верить в то, что мы им не то что родственники, а даже ровня?
– Но как же? – удивился тот. – Ведь тот красный гебитскомиссар, который выступает перед нами каждое воскресенье перед фильмом, сам об этом говорит…
– А солдаты-конвоиры? – ехидно прищурившись, поинтересовался Гюнтер.
– Ну тут да, – сник бывший гауптфельдфебель. – Для этих мы скоты, пыль под ногами…
– Вот то-то, – наставительно произнёс Краузе. – Просто они – бойцы, прошедшие фронт. И прекрасно видевшие, что именно эти чёртовы эсэсманы и их айнзацкомманды творили на русских территориях. Ты же помнишь тот фильм, который нам показывали? Как он там назывался? «Обыкновенный фашизм», кажется… Хотя почему они обозвали режим, который установил бесноватый Адик, так, как это называется у «макаронников», я не понимаю. Но не в этом дело. Просто вспомни, что там показано. Какие мы после этого «родственники»? С «родственниками» так не поступают!
– Уж можешь мне поверить, поступают. И даже куда хуже, – вздохнул Клаус. – Мою мать родня не просто выгнала на улицу, а объявила сумасшедшей и заперла в психушку, из которой ей пришлось выбираться через забор в одной тонкой рубашке… А всё, чтобы не делиться наследством. И за ту неделю, что она провела в заведении доктора Зденека, она успела слегка кукукнуться. От чего вся наша семья потом страдала всю жизнь…
– Ха, так вот почему ты всегда вызывал у меня такие опасения, старый гном! – расхохотался Краузе. – Это, оказывается, наследственное.
– Да ну тебя, балабол… – и Клаус обиженно отвернулся.
– Ладно, не обижайся, – Гюнтер примиряюще похлопал приятеля по плечу. – Пошли лучше попьём чайку перед сном…
А на следующий день весь состав четвёртой производственной площадки внезапно перебросили на другие объекты.
– Не делается так, – зло бормотал бывший гауптфельдфебель, которого рано утром, ещё до рассвета, выдернули из тёплой постели и поставили в общий строй, не дав даже на минутку заглянуть в каптёрку. – Раз-раз, давай-давай, шнель, левой-правой. Ничего ж даже загрузить не успел. Да даже в карманы ничего не сунул! Всё там осталось. Вот из-за чего они нас с места сдёрнули?
– А чтобы мы не подсмотрели, что там за каверзу они готовят узкоглазым, – ухмыляясь, объяснил ему Краузе. – И я думаю, что из-за того, что мы увидели вчерашнего «монстра», у русских уже кому-то хорошенько намылили холку… Что же касается нас с тобой, старина, – привыкай. Как обещал Сталин, а он, в отличие от нашего доброго Адика, умеет держать слово, ближайшие десять лет мы – совершенно бесправные существа. Рабы! Сколько у русских таких, как мы, – миллионов шесть? Ну, если считать вместе со всякими там венграми, итальяшками, румынами и так далее. Вот все скопом такие и есть… Но я считаю это проявлением высшей справедливости. И знаешь почему? Потому что наш бесноватый утырок именно так собирался поступить с самими русскими. А мы, идиоты такие, ему в этом радостно потакали…
