— Час поздний. Жди здесь, — распорядился Моррис и, забрав у Юэна письмо, тут же исчез внутри.
Шон исчез не попрощавшись, оставив Юэна наедине с часовым. Тот только успел расслышать, как Шон, уходя, с восхищением шепнул кому-то из дозорных:
— Пришел из Глазго… один, прикинь!
Через несколько минут Моррис вернулся с хорошей новостью.
— Можешь переночевать у нас, сынок. Но придется отработать еду, тепло и кров. Ты не против? — спросил он.
— Я… Мне нельзя задерживаться, — замялся Юэн. — У меня дела срочные. Переночевать бы и идти дальше, как солнце встанет.
— Никуда ты завтра не пойдешь, парень, — ответил старик.
— Почему это? — немедленно вскинулся Юэн.
— Буран идет, — пожал плечами Моррис. — Попробуй высунуться, заметет в пять минут. Нет уж, раз мы договорились тебя приютить, выпустить наружу в бурю мы тебя не можем. Не по-людски это.
— Нет никакого бурана! — нахмурился Юэн. — Небо спокойное.
— Мои кости готовы с тобой поспорить, — улыбнулся старик. — Завтра и увидим, кто из нас прав. А пока ступай за мной. И не шуми: наши почти все спят.
Юэн, тихонько ворча, последовал за ним внутрь здания.
Впрочем, он уже сказал сам себе, что если старикан не обманывает и придется торчать в этом городишке, то свой кров и стол он отработает. Иначе не по-людски получится.
— Повезло тебе, что сегодня была наша смена, — добавил Моррис. — А если б мы чуть задержались, могли бы и разминуться. И застрелил бы тебя какой-нибудь придурок.
Моррис подвел его к небольшому проему с занавеской, из-за которой доносилось глубокое размеренное дыхание.
— Поспи немного, пока время есть. Марла поговорит с тобой завтра, когда сможет. У нас никто без дела не сидит, так что включайся, и никто тебе слова не скажет.
Юэн кивнул и, отодвинув занавеску, шагнул в натопленную комнату.
* * *
Проснулся он в холодном поту, вцепившись в изношенный спальный мешок и покачиваясь из стороны в сторону. Уже знакомое ощущение душевной пустоты, почти что голода, расползалось по всему телу. Юэн полежал с минуту, стараясь успокоиться и прислушиваясь; убедившись, что рядом никого нет, он повернулся на спину и аккуратно расстегнул сломанную молнию мешка.
Из-за толстых каменных стен Собора еле слышно доносился вой вьюги.
Свет проникал в комнату через щель между занавесками на двери. Тусклые лампочки на полу по углам выхватывали из темноты тела его спящих соседей. По их безмятежному сну Юэн заключил, что не сильно шумел. Он поднялся, скрутил спальный мешок тугой колбасой и засунул его в самодельный чехол, в прошлой жизни бывший левой штаниной. Затем потянулся, слегка дернувшись от боли в правом плече, и прислушался к перекличке хрустящих суставов: от ступней, через позвоночник, до основания черепа.
Он был уже не тем юнцом, который, сжав зубы, легко сносил любые тяготы. В этом году ему стукнет тридцать семь — по меркам выжженной Шотландии, возраст почти стариковский.
Юэн распечатал ревностно оберегаемый сверток, который нес от самого дома, вынул оттуда кусок сушеного мяса и треугольный ломтик козьего сыра. Вышел из спального помещения в главный зал старого Собора. Под высоким сводом было просторно, а вдоль окон оказались выстроены мостки, вроде строительных лесов, из гофрированного железа и деревянных балок. Потолок весь пошел пятнами от сажи и влажности; в пятнах были и каменные стены в тех местах, где подтекала свинцовая крыша.
Собор стоял на этом самом месте черт знает с каких пор. Он был древним и вечным, непоколебимым как крепость. Он и строился-то как крепость, с его толстенными стенами и узенькими окошками-бойницами. И вот теперь, когда вернулось глухое темное Средневековье, собор-твердыня пригодился детям тех людей, которые считали его курьезом, порождением мракобесия, или — в лучшем случае — жемчужиной экскурсионных маршрутов.
Из мебели в зале были только металлические скамьи. Там, где краска была содрана или облуплена, наружу выглядывала проржавевшая сталь, сверкая пятнами жира. На скамьях расселись дюжины полторы человек, вооруженных до зубов, все в одинаковой штопаной-перештопаной одежде. Удостоив Юэна беглым взглядом, они тут же отвернулись, поняв, что новичок не представляет угрозы. Лишь несколько человек присмотрелись внимательнее, и до Юэна донесся шепот: «Это он?»
Юэн неопределенно кивнул всей компании и подошел ближе.
Люди сидели, разбившись по двое-по трое, и, тихо беседуя, пили чай из мятных листьев, закусывая чем бог послал. По углам комнаты стояли старые печки-буржуйки — единственные источники тепла во всем здании. Над каждой был подвешен мятый металлический чайник. Кипятком из них мог угоститься любой — при условии, что перед уходом он не поленится выйти на мороз за льдом.
А снаружи бушевал буран, теперь это было слышно совершенно отчетливо.
Похоже, он тут и вправду застрял. А раз так, можно было спокойно заварить себе мятного чаю и за завтраком обдумать, как быть дальше.
В момент нападения он находился в глубине туннелей метро, которое в Глазго еще с довоенных времен называли «Заводным апельсином». Жизнь в «Заводном апельсине» была, в целом, мирная, хотя и очень суровая. Ресурсов не хватало. Топливо приходилось таскать из города; этим занимались отряды разведчиков, куда брали всех, кто не боялся мороза, ледяных бурь и опасных тварей, время от времени забредавших на развалины. Питались тем, что удавалось вырастить в туннелях. На каждой станции разводили либо свиней, либо коз, либо птицу; кое-где сажали то, что не отказывалось расти при таком скудном свете, — как правило, грибы, хотя один предприимчивый смельчак устроил на поверхности огородик из трав и мха и навещал его раз в неделю. Уже в первые годы подземные жители научились гнать из грибов справный виски, и вскоре он стал весьма ценной валютой на рынке обмена, из которого напрочь исчезли деньги.
Даже до краха цивилизации подземка Глазго отличалась тем, что была пробита в крепких горных породах и ничуть не изменилась с момента постройки. В туннели регулярно уходили патрули — проверить, нет ли где обрушений, и не заблудился ли кто в темноте. Поскольку скалистые стены были чрезвычайно крепки, обрушения случались редко: на памяти Юэна — всего дважды, но то, что забралось через пробоину во второй раз, шороху навело немало.
С тех пор вахту несли еще бдительнее, и в дозоры посылались даже те, у кого, как у Юэна, была совсем другая профессия. Глухой отголосок двух взрывов сначала не привлек внимания — мало ли что услышишь в темных туннелях; вот только объяснить его происхождение было трудно. И только вернувшись на свою станцию, он понял, что случилось.
Юэн моргнул, поежился и прокашлялся, вдруг осознав, что уже несколько минут молча пялится на ломоть сушеной козлятины. Украдкой бросив взгляд на остальных людей в комнате, он быстро доел и принялся потягивать по-прежнему горячий чай. Никогда нельзя показывать чужим людям свою слабость: они только этого и ждут чтобы схарчить вас вместе с одеждой.
