Когда же Кирилл Константинович стал разъяснять сакральную цель путешествия Пояса, женщина ушла вслед за сыном.
Они вместе вернулись, когда Кирилл Константинович закончил свои разъяснения и сделал небольшую паузу, дабы, что называется, горло прочистить.
Паузой воспользовалась Виолетта, которая поинтересовалась: от каких именно недугов в первую очередь исцеляет святой Пояс?
– Чудеса, явленные пречистым Поясом, разнолики и неисчислимы! – воскликнул Кирилл Константинович и в качестве одного из примеров стал в красках описывать чудесное исцеление уже упомянутой прежде императрицы Зои, супруги Льва Мудрого.
Константинопольский патриарх из его рассказа еще не успел приложить Пояс к больной императрице, когда мальчонка вновь улизнул вниз по очереди.
Дарья ушла за ним и вернула сына, когда Кирилл Константинович уже повествовал о массовых исцелениях от холеры, произошедших, как известно, в 1864 году в городе Константинополе, куда специально привезли благодатный Пояс.
В середине его повествования Виолетта стала краснеть лицом. А когда рассказ о константинопольской холере завершился, женщина спросила:
– А от женских болезней Пояс тоже лечит… ой, простите, исцеляет, конечно?
– Конечно же, исцеляет, – снисходительно улыбнулся ей Кирилл Константинович.
– И от бесплодия?
– И от бесплодия, – снова улыбнулся господин в анораке, теперь уже понимающе.
Виолетта еще сильнее покраснела. А Кирилл Константинович решил уточнить:
– В Ватопедском монастыре, откуда к нам прибыла эта великая святыня, хранится множество писем, в которые обретшие радость материнства женщины вкладывают фотографии своих малышей, родившихся при посредстве честного Пояса. Женщин, разумеется, на Афон не пускают. Но на ковчеге, в котором хранится святыня, монахи освящают ленты и раздают их мужьям бесплодных пар.
– Бывают же такие мужья! – с раздражением проговорила женщина средних лет, до этого не участвовавшая в разговоре, но стоявшая рядом и внимательно слушавшая Кирилла Константиновича. На ней было пальто с меховым воротником и модные сапоги, похоже, холодные, так как она часто стучала ногой о ногу. Голова ее была закутана теплым шарфом, из-под которого выглядывали большие, темные и печальные глаза. Как потом выяснилось, звали женщину Инной.
– Бывают же такие мужья, – грустно повторила она, – которые ради своих жен ездят бог знает куда!
– Не бог знает куда, а на Святую Гору Афон! – сурово поправил ее узколицый Федор Федорович, до этого хранивший молчание.
– Мальчик опять убежал, – известил Николай Николаевич.
Дарья оглянулась, махнула рукой и сказала:
– Там, недалеко от нас, стоит какой-то молодой человек, и Ванечка мой к нему убегает. Он говорит, что ему там тепло. Что он у него якобы греется… Надоело мне за ним бегать… Но как-то, не знаю… Неудобно, во-первых… И люди чужие…
– А вы приведите сюда этого молодого человека, – предложил Николай Николаевич. – Пусть он с нами стоит и ваш сын будет греться у вас на глазах. В нашей очереди не все ли равно: на два шага вперед или на два шага назад… Полагаю, никто не возражает?
Возражений, понятное дело, не последовало, и Дарья ушла.
– У меня, между прочим, муж замечательный, – объявила вдруг Виолетта, радостно глядя на Кирилла Константиновича. – Он меня повсюду возит. Мы с ним всю Францию объехали. Были и в Лоше, и в Грасе, и в Кентене… Там в храмах тоже хранятся частицы Пояса Богородицы. – Последнюю фразу Виолетта произнесла, обернувшись к Инне.
– Ну и, как видно, не помогло, – с раздражением констатировала озябшая.
– Мы и в Италию ездили, в Прато, в собор Сан-Стефано, где тоже есть пояс Девы Марии, – обернулась Виолетта к еще одной женщине. Та была бедно и холодно одета: в стареньком демисезонном пальто, в тоненьком темном платочке, в коротких без каблуков ботиночках. На вид ей было лет двадцать пять. Она стояла чуть поодаль, ни слова не произнесла и смотрела то в сторону реки, то вдаль, в сторону храма. Казалось, она никого не слышала и не слышит.
– Ну и что вы, русская женщина, делали среди католиков? – спросил Виолетту Федор Федорович, уже не сурово, а с каким-то лукавым прищуром на узком лице.
– Просила о помощи, – вполне уверенно ответила женщина.
– Молилась?
– Да… Про себя, – уже не так уверенно ответила Виолетта.
– Не важно: про себя или не про себя. А крестилась как, православная: пятерней и слева направо? – с тем же хитрым прищуром спрашивал Федор Федорович.
– Нет, конечно, по-нашему… Тихо. В сторонке.
– В сторонке. Тихо. Святого православного троеперстия стыдилась и прятала?.. Матерь нашу, Пресвятую Богородицу, Мадонной называем!
Как раз в этот момент вернулась Дарья, а вместе с ней мальчонка и незнакомый юноша. Никто, однако, не обратил на них внимания. Все следили за Федором Федоровичем и Виолеттой.
– Я не называла Мадонной, – оправдывалась женщина.
– А кто ж там еще, во Франции да в Италии, может быть? – будто вдруг испугался узколицый.
– Разве Дева Мария… Разве она не Богородица?
– Эх, милочка! Что вы такое сказали?! – уже явно испуганно воскликнул Федор Федорович. – Советую вам почитать преподобного Феодосия Киево-Печерского. В своем завещании он говорит: «Если скажет тебе противящийся: “Ваша вера и наша вера от Бога”, то ты, чадо, ответь так: “Кривовер! Или ты и Бога считаешь двоеверным! Не слышишь ли ты, развращенный от злой веры, как говорит Писание: ‘Един Бог, едина вера, едино Крещение' ”».
Виолетта совсем потерялась и словно за помощью обернулась к Кириллу Константиновичу. Но тот сделал вид, что не заметил ее просящего взгляда.
Помочь ей решил наш Николай Николаевич. Он сказал, глядя на Федора Федоровича:
– Не знаю, как во Франции, но я читал в Интернете, что в Прато, в Италии, хранится одна из частей того же самого пояса, который Богоматерь вручила Фоме. То есть, мы с вами стоим лишь к части честного Пояса. А другая его часть – как раз в Италии. И еще одна часть…
– В Интернете прочел, – прервал его Федор Федорович. – А черта вы там не встретили? Он, думаю, с удовольствием разорвал бы нашу православную святыню и раздал ее по кусочкам католикам и другим кривоверам, чтобы отнять у нас истинную веру и спасения нашего лишить!
Все это узколицый проговорил с кривой ухмылкой на тонких губах. Но стоило ему замолчать, ухмылка сразу исчезла, будто ее взяли и стерли. Лицо стало торжественным и суровым, и льдинки на бороденке перестали дрожать.
Тут юноша, которого привели, подал голос:
– Он много раз повторял, что в первую очередь детей к Нему пропускать. А вот: мальчик стоит и мерзнет. И никто его не пропустит.
Николай Николаевич глянул на юношу и только теперь заметил, что тот весьма странно выглядит. И, пожалуй, главная странность в том, что сразу не скажешь, что в нем именно странного. Одет, как обычно молодежь одевается. Разве что нет на нем никакого головного убора. Крупные русые кудри ничем не прикрыты. «Холодно. А он без шапки. Вот это, пожалуй, и странно», – подумалось Николаю Николаевичу.
