– В-третьих! Самое главное! – вдруг резко и властно вырвалось у Профессора. – Вы, судя по всему, человек начитанный и должны различать, что есть церковь земная и Церковь Небесная, в которой глава – Сам Христос, в которую, если всей душою и всем сердцем зайти, то вместе и рядом с вами будут молиться великие наши святые. Заверяю вас: в этой Небесной Церкви Русское Православие никогда не убывало, а, может статься, лишь возрастало и усиливалось благодаря духовным подвигам своих подвижников и мучеников! Когда в земной церкви еще несколько веков было до первого патриарха, в Небесной на патриаршем престоле молился за спасение Отечества Сергий Радонежский! В земной церкви Петр упразднил патриаршество, но в Небесном Православном Пределе укрепляли веру, исповедовали и причащали истинно верующих батюшка Серафим Саровский, чудные Оптинские старцы. Лампады зажигали и свечи раздавали Ксения Петербуржская и Матрона Московская…
Тут Профессор перестал разглядывать потолок, опустил взор и увидел, что Ведущий осторожными глотками прихлебывает чай, а когда взглядывает на Профессора, улыбается ему своей прежней, фирменной, сиятельной улыбкой.
– Может быть, снова заглянем в парилочку? – спросил Трулль, ни к кому конкретно не обращаясь.
– Не вопрос. У нас еще с полчаса осталось, – первым откликнулся Драйвер.
– It's a good idea! – зачем-то по-английски ответил Профессор.
Андрей Владимирович пребывал в таком радостном настроении, в таком вдохновенном состоянии, что его ничто теперь не смущало.
Даже то, что, войдя в парилку следом за Труллем и Сенявиным, Митя сразу же принялся кашлять. И кашлял надсадно и долго.
Профессор заговорил, как только приступ завершился.
– Религия, вера, как сейчас стало модно уточнять, дело, разумеется, интимное. Но вы, дорогой Саша, начав с вашего действительно интимного и личного, затем вторглись, так сказать, в мировое и всемирно-историческое пространство и Бога объявили сначала устаревшим, потом жестоким… Тут уже не интим, когда вы и мой, и миллионов верующих интим нарушили! К тому же стали от меня требовать… ну, ладно, просить, чтобы я на ваше вторжение реагировал, вернее, помог преодолеть затруднения, которые вы якобы испытываете… Я не могу так же сиятельно улыбнуться вам в ответ, как вы мне сейчас улыбаетесь. У меня лицо к такого рода улыбкам не приспособлено… Но, если вы мне позволите, на некоторые из ваших как бы затруднений – тут «как бы» вполне уместно – я постараюсь ответить. Я б и на все ответил, но Петрович нам только полчасика выделил.
– Начну с того, – продолжал Сенявин, – что, как мы тоже выяснили, никакой вы не атеист. И не агностик. Потому что агностик даже риторически не станет раздумывать, как ему обставлять девятую комнату и какой религиозный дизайн для нее выбрать. Стало быть, вы увидели и признали ее. Хотя бы во мне. И в основе ее – потребность в боге, которой нет у животных. Комнату эту в разгар богохульного Просвещения осознал даже такой умник и скептик, как Вольтер. Помните его знаменитое: «Если бы не было бога, то его следовало выдумать»?.. Пойдем дальше. Описывая свои затруднения, вы приводили примеры из художественной литературы. Позвольте, и я использую этот прием. Ибо наука, научное мышление бессильны и глухи перед лицом религии и ее Тайны. Искусству же, литературе особенно, как мне кажется, легче к ним подступиться.
– Вы как-то случайно или намеренно, – с вдохновенной ухмылкой продолжал Сенявин, – прошли мимо того факта, что в русской классической литературе мы находим десятки примеров осуждения атеизма. Я уж не говорю про Достоевского, который нам и всему миру доказал своими романами, что Бога отвергают те, кто на его место хотят поставить себя, чтобы ничто уже не удерживало от скотства и все было дозволено: ложь, подлость, убийство… Тот же Пушкин, сейчас часто объявляемый атеистом, еще в молодые годы писал: «Не признавать существования Бога – значит быть более абсурдным, чем те народы, которые думают, что мир покоится на носороге». У Толстого в «Войне и мире» один наблюдательный человек объясняет Пьеру Безухову, что так называемый атеизм имеет под собой три внутренние причины, а именно: гордость, лень и невежество… Если найдется время, прочтите или перечитайте «Обрыв» Гончарова. Там кто-то из героев или сам автор рассуждает… Дословно не помню, но мысль такова: Не веровать – легче всего. Потому что неверие ни к чему не обязывает, ничего на тебя не накладывает: ни долга, ни работы над собой. Таково большинство неверующих… эти определения я точно запомнил… «шалопаев, лентяев, недоучек»!
– А я, с вашего позволения, эту мысль разовью, – уже без ухмылки, но с еще большим вдохновением продолжал Андрей Владимирович. – Я так вам скажу: тот, кто не шалопай, не лентяй или недоучка, тот… не сразу, конечно, не в юности, когда рвешься все отрицать, а с возрастом, с опытом, в результате глубоких раздумий, но, дай бог, до того, как на тебя старость накатит и уже поздно будет меняться… такой человек неизбежно должен понять три… нет, четыре главные вещи. Первое. Если не верить в Бога и в собственное бессмертие, то жизнь наша становится бессмысленной. Человек имеет смысл только в вечности. Второе. Нет и не может быть более великой свободы, чем рабство у Бога. Истинно и всецело раб Божий ни от кого не зависит и любому, даже самому властному земному насилию над собой свободно и радостно говорит: «отойди от меня, сатана!» Третье. Только вера, мистическое восприятие мира дают нам возможность видеть и чувствовать волшебство жизни во всех его проявлениях. И наконец, где, как не в вере, не в храме, не у моих домашних икон, мною годами намоленных и от этого таких теплых, меня согревающих от холода нашей жизни, прежде всего – от меня самого… окаянного… Где, как не у них искать мне защиты и утешения? У холодной, жестокой науки? У искусства, которое, если оно настоящее, все внутри меня перевернет, с ног на голову поставит и еще непонятнее сделает?!
– Погодите, Александр! Теперь я говорю! – сердито воскликнул Профессор, хотя Трулль не сделал ни малейшей попытки ему возразить. – И эту-то защиту от бед, это ощущение волшебства жизни, эту великую свободу и веру в бессмертие у меня пытаются отобрать атеисты. И что предлагают взамен?.. Есенинскую тоску? Есть у него такие строчки: «Ах! какая смешная потеря! Много в жизни смешных потерь. Стыдно мне, что я в Бога верил. Горько мне, что не верю теперь»… Но мне не смешно, Саша. И я не хочу, чтобы мне было горько!.. Или, помните, у Маяковского: «…умирая, воплотиться в пароходы, в строчки и в другие долгие дела»?.. Но я, представьте себе, не желаю воплощаться в пароходы. Да мне никто и не предложит… И я не собираюсь кончать жизнь самоубийством, как эти два талантливых поэта, последовавших за лже-Иисусом Навином… им, говорили, в коммунистическую землю обетованную, а оказалось – в фараоново рабство и тьму египетскую… Отнимают и ничего не дают – вот в чем штука! Раньше хоть счастливое будущее не тебе, так детям твоим обещали. Теперь же… Теперь ваш Францев даже душу хочет у меня отнять!.. Но если души нет, тогда и Пушкина надо переписать, чтобы не смущать наших школьников. «Нет, весь я не умру – душа в заветной лире…» – не годится. Францеву не понравится. По нынешним временам, наверное, должно так звучать: «Нет, весь я не умру – на сайтах в Интернете меня, блин, не делитнешь: я круто наколбасил».
