– Она, правда, сейчас уже, наверно, поднялась градусов на пять или на десять, – уточнил Драйвер и заверил: – Но выше девяноста не поднимется. Как вы любите. Хотя Саша просил пожарче. Но я соврал, что Аркадичу выше нельзя.
– А вам откуда известно, как я… какую температуру предпочитаю? – удивился Профессор, снимая куртку.
– Так я же догадливый… Сами знаете, – ответил карел и подмигнул правым зеленым глазом. Хотя обычно люди левым глазом подмигивают.
– Ну и Годин опять-таки, – прибавил Петрович.
– Какой Годин? – не сразу понял Сенявин.
– Какой-какой. Иваныч. Знакомец ваш. Он, когда мне звонил, все про вас рассказал.
Профессор замер со снятой рубашкой в руках.
«Интересно, он ему, сукин сын, и о моем увольнении рассказал?» – тоскливо подумалось Сенявину.
– Позвольте, я аккуратно повешу вашу сорочку. – Драйвер забрал у Профессора рубашку и, снизу вверх заглядывая в глаза Андрею Владимировичу, успокоил: – Он мне про «Абсолют ситрон» доложил. Про то, как вы кушаете рыбу. Про то, как париться любите… И, это самое, волноваться не надо. Мы интересуемся только тем, что помогает в обслуживании. Так скажем.
И снова подмигнул Сенявину. На этот раз левым глазом.
В парную Профессор вошел, обмотав вокруг пояса полотенце. Он не любил совершенно оголяться в присутствии посторонних людей.
Митя и Ведущий сидели голышом, но в банных шляпах. Митя расположился на нижней полке, Трулль – на верхней. Сенявин тут же отметил, что фигура у Ведущего, как у древнегреческих скульптурных атлетов: почти каноническое соблюдение пропорций, мужественная, упругая обозначенность едва ли не всех мышц, но никакой чрезмерности, ни малейшего нарочитого выпячивания.
В сторону Мити Андрей Владимирович предпочитал не смотреть. Митя и одетым напоминал Профессору старого шимпанзе. В голом же виде…
Когда Профессор вошел, Митя закашлялся. Но кашлял коротко и зачем-то прикрывал рот не руками, а стаскивал с головы шляпу и ею закрывал лицо, резким движением явно причиняя дополнительную боль своей пояснице.
И только он кончил кашлять, Ведущий вдруг взял и заговорил о Сенявинских комнатах.
– Так что же у нас в девятой комнате?
«Меня переселили! На мельницу! В тихую, уютную комнату! Я наконец высплюсь!» – радостно думалось Профессору, и он машинально ответил:
– Религия.
– Религия? – переспросил Ведущий; он будто не расслышал.
– Да, религия, – чуть громче повторил Сенявин, думая: «И баня хорошая. И никуда больше не надо идти», и также машинально уточнил: – Вернее, не религия, а религиозное познание. Да, именно познание. Потому что религия как структура, как церковь, если угодно, охватывает все этажи нашего культурного здания, в том числе политический и экономический. Третий же этаж, как я говорил, целиком познавательный. И в первой его комнате, если вы помните, научное, во второй – художественное познание.
– А в третьей, то есть, по общему счету, девятой – познание религиозное? – старательно допытывался Ведущий.
– Совершенно верно.
– А если у меня этой комнаты нет? – вдруг спросил Трулль.
– Она есть у каждого человека, – чуть улыбнулся Профессор.
– А если я атеист и в бога не верю?
– Вы не можете быть атеистом.
– Почему не могу?
– Потому что вы человек.
– Не понял фигуры мысли, – после короткого раздумья признался Ведущий.
– Хорошо, попробую объяснить. Наша девятая комната – решающая, я бы сказал основообразующая для всей человеческой культуры. Как отдельной личности, так и народов, наций. Все восемь предшествующих комнат есть у животных. По крайней мере, у развитых млекопитающих. У них есть нечто похожее на науку. У них есть игровое поведение, которое предшествует нашему, человеческому искусству. Это понял еще Лев Толстой, когда сравнивал с литератором играющего на лугу бычка… У животных, Саша, нет только религии. И, кстати говоря, археологи вам подтвердят, что первые следы человека – это кладбища и капища. С кладбищ и капищ исторически исчисляется человек и в них обнаруживается.
– Значит, если я считаю себя атеистом, то я не человек, а животное? Так выходит по вашей теории?
– Дело не в моей теории, – снова улыбнулся Профессор, на этот раз снисходительно. – Дело в том, что животное не задумывается, не спрашивает себя, существует ли бог и вместе с ним какая-то жизнь после смерти. А вы рождены человеком, в вас априорно есть то, что я называю девятой комнатой. И кстати, именуя себя атеистом, вы косвенно признаете ее существование. Вы тоже думаете о боге или о богах, но, в отличие от верующего человека, утверждаете, что их нет, или что их быть не может. То есть, если угодно, вы закрываете внутри себя эту девятую, религиозную комнату и пытаетесь убедить себя и других в том, что у вас ее нет… Вы не можете быть животным, дорогой Александр, – заключил Сенявин. – Вы Homo Religiosus, которого поспешили назвать Homo Sapiens… На мой взгляд, крайне неудачный термин. Мне некоторые животные кажутся намного разумнее некоторых людей.
Тут Митя закашлялся, и в разговоре пришлось сделать паузу.
Первым заговорил Трулль:
– Допустим, что я с вами согласился. И у меня есть эта религиозная комната. Но я не знаю, что у меня там находится. И, честно говоря…
– Это уже не атеизм, Саша, – перебил Сенявин. – Это… это разные виды агностицизма.
– Бог с ними, с агностиками! Я о другом… Я типа вдруг вспомнил, что у многих моих знакомых есть религиозные комнаты, большие и заботливо обставленные: домашними иконами, походами в церковь, постами, крестинами, венчаниями и, главное, верой в то, что, когда они умрут, жизнь их не кончится… Один из них – вернее, одна – даже с ангелами иногда разговаривает… И мне, давайте представим, тоже вдруг захотелось иметь своих ангелов и жить после смерти. Сейчас, когда вы мне объяснили, что у каждого человека должна быть эта комната, мне захотелось мою, пустую, тоже обставить чем-то для меня утешительным, во что можно верить, на что можно надеяться в трудной ситуации.
– Поздравляю вас. «Блажен, кто верует, тепло ему на свете!»
– Нет, думаю, рано меня поздравлять, – возразил Ведущий. – Потому что как только я сейчас решил заняться своей девятой комнатой, у меня сразу стали возникать как бы затруднения… Ну вот, например, такое. Действительно, человек появился вместе с богом или с богами. Тут трудно спорить. Тысячи, десятки, может быть, даже сотни тысяч лет люди жили со своими богами и духами, и те им были очень нужны, судя по тому, что они на них столько сил тратили… Некоторые говорят – по темноте своей и по слабости перед лицом природы. Но мне что-то не хочется считать слабыми и тем более темными Сократа, или Платона, или Аристотеля… Меня другое смущает. Ну, скажем, богов этих в истории было великое множество и у разных народов – разные. Затем, в одной и той же стране они в разные эпохи по-разному выглядели. Пока наконец не наступила эпоха, когда люди, и причем самые sapiens, стали открыто заявлять, что они, дескать, выросли из религии, в том именно смысле, в котором ребенок вырастает из своей старой одежды… Говорят, Наполеон однажды спросил у Лапласа: «Где же бог в вашей системе?» А тот ему ответил: «Я не нуждаюсь в этой гипотезе»… Лучшие умы ближайшей к нам эпохи, хотя некоторые из них, Эйнштейн например, допускали существование некоего высшего разума, однако отказывались верить в того ветхого бога, которого им предлагали… действующие церкви… Зачем мне в него верить, если они в него не верили? И если уж очень вдруг теперь захотелось, то какую икону, вернее, какое изображение я должен повесить, чтобы она соответствовала духу моего времени и чтобы я смог поверить, что это он меня создал и защищает, а не я или кто-то другой его выдумал мне в утешение?
