– Аркадич идет. Поэтому подаю, – объяснил свой выкрик Драйвер.
С того же подноса Петрович снял тарелки, приборы и разложил на столе.
Перед Ведущим он поставил разобранного лосося, перед Профессором – неразобранного. И отвечая на нахмуренный взгляд Сенявина, сказал:
– Мне показалось, что вы, профессор, любите сами разделывать рыбу.
– Что-то вам в последнее время часто стало казаться. И главное – правильно, – с недовольным лицом довольным тоном объявил Сенявин.
Тут в беседку вошел Митя и сразу закашлялся.
Ведущий протянул ему отставленную кружку пива.
К удивлению Профессора, Митя не стал от нее отказываться: радостно схватил обеими руками, так жадно прильнул, что намочил себе щеки и подбородок, но кашлять перестал уже после первого большого глотка.
Трулль предложил Дмитрию Аркадиевичу сесть рядом с ним. Профессор отодвинулся на край стола, чтобы быть подальше. – А ты чего тормозишь, Петрович? – спросил Ведущий. Драйвер погладил свою красную шапочку и ответил:
– Нам не положено есть вместе с гостями.
– Не включай героя! Присаживайся, – велел Ведущий.
– Спасибо, Сань. Но правда: не положено. Я потом поем с поварихой. Я нам оставил четвертого лосося.
– Желание гостя – закон, – объявил Трулль. – А гость тебе говорит: с нами поешь!
Пришлось Драйверу сесть рядом с Митей, напротив Профессора.
Ведущий принялся есть лосося, пальцами правой руки отщипывая небольшие кусочки и ласково помещая в рот, а с левой руки запивая пивом.
Профессор разделывал рыбину медленно и аккуратно, чтобы ни одной косточки не осталось в розоватых волокнах.
После первого же кусочка Трулль похвалил повара. Сенявин его поддержал.
– Так ведь вы еще не попробовали, – сверкнул зеленым глазом Драйвер.
– Так ведь ваша дочка готовила! – в тон ему откликнулся Профессор.
– Дочка у меня далеко. Это повариха коптила, – сверкнул другим глазом Петрович.
«То она здесь, то далеко», – удивленно подумалось Андрею Владимировичу. Но не стал развивать мысль – при разделке лосося слишком стремительно разыгрывался аппетит.
Когда, что называется, заморили червячка, Ведущий спросил:
– А в восьмой комнате что, профессор?
– Вы русский человек, Александр? – вопросом на вопрос ответил Сенявин.
– По отцу и по матери – чисто русский, – признался Трулль.
– Лжете, – сказал Сенявин.
– Напрасно вы меня обижаете. Трулль – мой телевизионный псевдоним. Моя настоящая фамилия чисто русская и даже боярская. Если вам интересно, наш род происходит от некоего…
– Я не о вашей фамилии и не о вашем псевдониме говорю, – прервал Профессор. – И, уж конечно, не имею ни малейшего намерения вас обидеть! Дело в том, уважаемый Саша, что разные народы врут по-разному. Немцы, например, лгут умно и научно – не нынешние, конечно, фээргешники, а те, среди которых были великие философы и ученые. Американцы лгут лицемерно-политически. Французы – сексуально-тщеславно. Но лучше всех врут русские. Они врут, как дети. А дети ведь не столько врут, сколько сочиняют. Чувствуете разницу? Они создают мир, которого нет, но в который они верят всей своей чистой и радостной душой. Они и не понимают, что врут. И лгут вдохновенно, творчески, я не побоюсь сказать, искренне… Другие народы эту творческую детскость быстро теряют по мере взросления. Но не русские! Мы с годами лжем все более художественно… Не верите мне? Тогда поверьте хотя бы вашему великому тезке. Он считал национальным признаком русских «веселое лукавство ума». Подчеркиваю следом за Пушкиным: национальным признаком. Стало быть, если вы русский, то я не мог вас обидеть, когда сказал, что вы лжете. Я вам на наш общий национальный признак указал.
– Премного вам благодарен! – воскликнул Ведущий; несколько наигранно, отметил про себя Сенявин.
Профессор потянулся к графинчику. Драйвер его опередил: в сущее мгновение вскочил, обежал и налил в рюмку.
– Рано благодарите! – благосклонно кивнув Петровичу, возразил Сенявин. – Я ведь только начал вам объяснять. Как я полагаю, из этого нашего национального признака, нашего художественного вранья, в свое время возникло наше величайшее сокровище – великая русская литература! Это, господа, наш главный вклад в мировую культуру. По крайней мере, в области литературы у нас нет конкурентов. У англичан, у немцев, испанцев, итальянцев только по одному мировому гению, которых я предпочитаю называть титанами мировой литературы. У французов, по моей классификации, такого титана вообще нет, хотя имеется несколько замечательных писателей и, пожалуй, гениев. У нас же их – целых два с половиной!.. Предлагаю, господа, срочно выпить за нашу гордость – великую русскую литературу! – воскликнул Профессор и, не дожидаясь одобрения, осушил рюмку.
Его примеру сразу же последовал Трулль со своим пивом и не сразу – Митя.
– Как это – два с половиной? – спросил Дмитрий Аркадьевич и закашлялся.
Профессор не стал отвечать на вопрос: дескать, кашляет человек, зачем его беспокоить.
Вместо этого Сенявин отправил в рот очередную порцию лосося. А Трулль спросил:
– Действительно, любопытно, Андрей Владимирович, кого из наших поэтов или писателей вы называете половинкой? Полными титанами, как я догадываюсь, вы считаете Пушкина и Достоевского.
– Дело не в том, молодой человек… виноват, дорогой Александр… не в том дело, кого я считаю титаном, – возразил Профессор. – Кого весь литературный мир, и в первую очередь ведущие зарубежные писатели, признают своими учителями, – те и есть титаны. Это, если угодно, первый критерий. Уже по этому критерию Пушкин, увы, не входит в число титанов мировой литературы… Но есть еще и второй критерий. Титаны коренным образом меняют литературное мышление. Они это делают за счет того, что создают археобразы. Эти археобразы в той или иной степени должны быть присущи всему человечеству, но в первую голову призваны выражать национальный характер того народа, из которого вырос конкретный титан. И шире, шире… Так шекспировский Гамлет отразил путь, истину и жизнь всего англосаксонского протестантизма… «Век расшатался. И страшней всего, что я рожден восстановить его». Чем не девиз сначала британской, а теперь американской внешней политики?.. Во «всечеловеке» Фаусте – Гете его сам так назвал – с его «двумя душами» и вечным спутником Мефистофелем выразился германский дух… Дон Кихот вобрал в себя душу католической Испании.
Профессор снова принялся за лосося.
– Хорошо. У них Шекспир, Гете, Сервантес… А кто наши титаны? Кто наш русский дух отразил, если не Пушкин? – интересовался Ведущий.
– Русскими титанами мировой литературы весь мир, от Америки до Японии, признает Толстого и Достоевского, – объяснил Сенявин. – Но русский дух, русскую душу, как я считаю, полнее и глубже, если угодно, полифоничнее изобразил Достоевский.
