Профессор с изумлением смотрел в спину Драйверу. И тот, по-прежнему не оборачиваясь, крикнул, почти огрызнулся:
– У Аркадича сейчас схватит! Неужели не чувствуете?!
И тут же застрекотало за спиной у Мити.
…Этого лосося вытащили благополучно. Митя, как только застрекотало, вскрикнув от боли, стремительно перескочил на противоположную скамейку, к Ведущему. Трулль, улыбаясь, ласково обнял его и не выпускал из объятий, пока Профессор вываживал рыбу.
Петрович мастерски сработал подсачеком.
Лосось выглядел килограмма на три. Освободив его от крючка и из сетки, Драйвер первым делом поднес его Профессору и сказал:
– Я же говорил: не надо бояться. Все правильно сделал. – Затем продемонстрировал добычу Ведущему и заявил: – Походу, это тот же, которого Аркадич от винта прогонял.
Трулль засмеялся, звонко и весело. Петрович же будто обиженно возразил:
– Ты, Сань, не прав. Смотри: у него кусок губы оторван.
Ведущий продолжал хохотать.
А Драйвер словно и впрямь обиделся. Убрав лосося в люк, он обратился к Мите:
– Без понятия люди… Но тебе, Аркадич, скажу: я просил, чтобы нам того же прислали, которого вы с профессором упустили.
– У кого ты просил, интересно узнать? – веселился Ведущий.
– У кого, у кого, – ворчливо передразнил его Драйвер. – Как будто ты знаешь, у кого серьезные люди просят. – И глядя на Митю, доверительно пояснил: – Я у двоих попросил. У местного Ахто. У него здесь все просят. Но он не всех слушает. А меня уважает, потому что меня по-карельски Ахти зовут… Ну и на всякий случай у Ньерда тоже просил. Очень хотелось утешить профессора.
– У Ньерда? – удивленно переспросил Сенявин. – Вы знаете, кто это такой?
– Как же можно не знать, когда каждый день плаваешь по озеру? – почти испуганно откликнулся Драйвер.
– Но он ведь скандинавский бог. То есть я хочу сказать: не финский, – недоумевал Профессор.
Драйвер сначала укоризненно на него глянул, а затем развернулся к Мите, подмигнул и пожаловался:
– Говорю: без понятия. Вот и плавай с ними возле Границы.
С Мити Петрович перевел взгляд на Ведущего и стал что-то внимательно изучать у того за спиной. А потом сказал:
– Вот нам и знак подают.
– Кто? – спросил Профессор.
– Вон, видите? Такой белый… Или такая белая…
Профессор посмотрел в ту сторону, куда указывал Драйвер, и увидел у дальнего берега плотную стену тумана.
– Туман, что ли?
– Мы это называем «verho», а как это будет по-русски, я точно не знаю. То ли «занавес», то ли «занавеска»…
– Скажите «туман», и всем будет понятно, – предложил Сенявин. Он теперь был в прекрасном настроении.
– Мошно и так скасать, – вдруг с угорским акцентом заговорил Петрович. И к сказанному принялся прибавлять, делая между фразами паузы: – Но этто не токко туман… Этто и снак… И этто польше снак, чем туман… Этто – verho, по-вашему «санавеска»… И оплако… Видите?
В той стороне, куда смотрел Драйвер и где образовался туман, не видно было ни облачка. Однако Сенявин стал озираться и прямо у себя над головой обнаружил одинокое белое облако, по форме напоминавшее медведя.
– Вижу… И что из этого?
Драйвер не ответил и выключил мотор.
– Сматываемся, что ли? – спросил Ведущий.
– Надо. Нам говорят, что наше время окончилось, – ответил Петрович, перестав коверкать слова.
«Так бы и сказал, что тебе надоело с нами валандаться, и ты решил вернуться на базу… А то опять устроил кривлянье!» – огорченно подумалось Профессору.
Драйвер и Ведущий с разных сторон начали сматывать снасти.
Профессор опустился на скамью и увидел, что сидевший напротив Митя опять нацелил радужно-голубые глаза ему, Сенявину, в переносицу.
Андрей Владимирович попытался улыбнуться своему визави, но сам почувствовал, что кислой у него получилась улыбка.
Тогда он отвел взгляд в сторону и обнаружил, что туман-«verho» надвигается на лодку и, становясь все более плотным (именно плотным, а не густым), действительно скорее напоминает занавес, чем туман.
А Митя продолжал смотреть на Профессора. Андрею Владимировичу показалось, что он будто положил свой взгляд ему на лицо и ощупывает его.
– Вы эту структуру у Симонова взяли? – вдруг спросил Митя.
– Какую структуру?.. О чем вы?
– Простите. Мне показалось, что вы взяли теорию потребностей академика Симонова. И превратили ее в свой дом и в свои комнаты.
– Не знаю я никакого академика Симонова… Знаю писателя Симонова… Константина…
– Простите, – повторил Митя, и взгляд его перестал ощупывать лицо Андрея Владимировича.
– Простите, – задумчиво и грустно в третий раз извинился Дмитрий Аркадьевич и продолжал говорить, медленно произнося отдельные слова и совсем не делая остановок между предложениями:
– Я знаю, вы на меня обиделись. За то, что я упустил вашу рыбу. И я вам спать не давал своим кашлем. И вы боитесь от меня заразиться. Но я не заразный. У меня не грипп, не простуда. У меня другая болезнь. Для других людей неопасная. Если б я был заразный, я бы не стал подвергать вас опасности. И мне бы не хотелось, чтобы вы на меня сердились. Вы интересный человек. Вам хочется быть искренним. Но вы этого боитесь. Вы так много сегодня говорили. Но то, что вам больше всего хотелось нам рассказать, вы не сказали.
Профессор растерялся. В Митином речитативе было так много всего неожиданного, непрошенного, неприятного.
– А вы все сказали, что вам хотелось сказать? – спросил Андрей Владимирович, стараясь придать не только своему голосу, но всему своему облику максимально учтивое выражение.
Вместо ответа Митя закашлялся.
Сенявин же ушел на нос лодки.
Там он обнаружил оставленный им пустой бокал. Профессору сразу же захотелось наполнить его коньяком и, сделав добрый глоток, остановить нараставшее в нем раздражение. Но зрелище, открывшееся его взору, задержало Сенявина.
Дело в том, что занавес-туман уже довольно близко подобрался к лодке с правой стороны. А с левого борта (Профессор только сейчас это заметил) на лодку надвигалось еще одно туманное полотно. Между этими двумя туманами словно образовался коридор. И в этом коридоре обычно мутная ладожская вода будто остекленела и сверкала на солнце. А в небе по коридору, туда-сюда, летало несколько птиц, похожих на чаек. Но для озерных чаек они были слишком крупными, и трудно было определить их вид, так ослепительно они блестели на солнце. Они метались между двумя туманными стенами, как мечется птица, залетевшая в большое помещение и не знающая, как из него выбраться.
