– Третий воистину великий русский правитель из этих двух ярких, но грустных примеров сделал необходимые выводы. Во всяком случае, так утверждает Ветвинский. Он, Стефан Морисович, якобы собственными глазами видел, как на книге Алексея Толстого «Иван Грозный» Сталин несколько раз написал «Учитель», «Учитель», «Учитель». Полагаю, что у Петра Первого он тоже учился. Он к ним к обоим, Грозному и Петру, большой интерес проявлял. Как и Петр, он часто шутействовал, однако не с голландским, а с древним ассирийским акцентом. И всех превзошел в «переборе людишек». Он, Иосиф Великий, не поленившись умом постичь Россию и к нашей истории приложить свой, сталинский, аршин, сделал замечательное открытие: если хочешь оставаться полновластным и свободным в своих действиях Хозяином, братву свою надо перебирать не раз в десять лет, как это делал Иван Васильевич, а намного чаще: раз в три года, а если потребуется – ежегодно. Тогда будут трепетать перед Хозяином и не смогут объединиться во враждебную свору, потому как беспрестанно друг друга будут опасаться, друг за другом будут следить и друг друга грызть, едва лишь Хозяин на кого-нибудь косо глянет. Когда ни один из этих псов в своем завтрашнем дне не уверен, он только на Хозяина станет смотреть и будет стараться угадать его малейшие желания. А самых близких к тебе, самых чутких и преданных, которых меньше всего хотелось бы лишиться, надо непременно держать на коротком поводке. И этот поводок Иосиф Ужасный скоро изобрел. Ни Грозный, ни тем более Петр до такого не додумались. Пусть товарищи работают на благо отечества, а их жены и прочие родственники сидят в тюрьме или находятся в ссылке. Так было у Молотова – между прочим, второго человека в государстве. И у Калинина жена была арестована. И у Кагановича. Буденный, говорят, сам доставил супругу на Лубянку… Он, Великий и Ужасный, чтобы остаться Единственным Хозяином, всю страну превратил в сплошной лагерь, в котором сегодня ты главный вертухай, ягода или ежов, а завтра кающийся враг народа и приговоренный к расстрелу. И попробуй разбери, где Кремль, а где Колыма; на Колыме, если не загнешься от голода и болезней…
Профессору не удалось договорить. Снова затрещало и застрекотало у Мити за спиной. Снова Трулль выхватил из гнезда спиннинг и протянул его Сенявину, но тот лишь с досадой махнул рукой и отвернулся, словно что-то по другую сторону лодки привлекло его внимание.
Очередной лосось был поднят на борт.
Драйвер объявил его зачетным и отправил в резервуар с водой.
– У тебя что, только один этот спиннинг работает? – спросил Ведущий.
– А ты, Сань, попроси Аркадича пересесть. Тогда и другие заработают, – хитро прищурившись, ответил Петрович.
Трулль удивленно посмотрел на Драйвера и покачал головой.
Петрович же подошел к задумчивому и давно не кашлявшему Мите и попросил:
– Аркадич, будь другом, пересядьте, пожалуйста, на другую сторону. Вон к тому спиннингу. Гости желают, чтобы и на него клюнуло. Выразим им наш респект.
В ответ на эту странную просьбу Митя сначала закашлялся, потом с трудом перебрался туда, куда указал ему Драйвер, и, усевшись, сказал:
– Я думал, что карелы христиане.
– Так и думайте дальше. Вам будет спокойнее, – ответил Петрович и улыбнулся, будто оскалился.
– Но вы мне так серьезно намекнули на Локи. Мне показалось, вы не шутили, – проговорил Митя, внимательно и грустно разглядывая Драйвера.
– Я с кем угодно могу шутить. Но не с тобой, Аркадич, – объявил Петрович и, бережно огладив свою красную шапочку, ускорил движение лодки.
Приманка была отпущена в воду и отправилась на рассчитанную для нее глубину.
Никто в этот раз не попросил Профессора продолжить прерванные рассуждения. Но Андрей Владимирович в этом и не нуждался.
– Поймите меня правильно, – заговорил Сенявин. – Те примеры, которые я вам привел, были лишь исключениями из общего правила. И как только Сталин умер, к власти снова пришла Братва. Когда Хрущев попытался изображать из себя Хозяина, его, как вы знаете, тихо и почти ласково отправили в шерсть другие авторитеты. Брежнев, которого поставили держать общак, был, с точки зрения Братвы, идеальной кандидатурой. Свой рабочий день он начинал с того, что обзванивал других авторитетов и с ними советовался. И вся властная иерархия приняла привычный для России вид: хозяин, который не только дает, но и просит поддерживать себя под локотки; «воры в законе», которые формально ниже хозяина, но на деле с ним почти наравне, потому что вместе осуществляют, что называется, коллективное руководство… И далее вниз по лагерной лестнице: правительствующие положенцы – региональные смотрящие – более низкоранговые «шныри», «шестерки», «мужики», «козлы» – и эдак до совсем уже, с позволения сказать, опущенных «петухов». Однако, господа, прошу иметь в виду, что эти мелкие начальники и начальнички опущены лишь по отношению к высокоранговой братве, а народом, или сволочью, или, как они любят нас называть «населением» – с нами они обращаются так, словно все мы спим у параши, а они сидят за столом!
– И не надо смотреть на меня с осуждением! – воскликнул Профессор, хотя Драйвер, опершись спиной о штурвал и развернувшись лицом к Сенявину, глядел на него с интересом и весьма дружелюбно, а Митя и Ведущий вообще не смотрели на Андрея Владимировича. – В нашей великой литературе мы сплошь да рядом встречаем более резкие высказывания. Например, в «Бесах» у Достоевского Степан Трофимович Верховенский так описывает сие характерное явление, называя его «административным восторгом»: «Поставьте, – говорит он, – поставьте какую-нибудь последнюю ничтожность у продажи каких-нибудь дрянных билетов на железную дорогу, и эта ничтожность тотчас же сочтет себя вправе смотреть на вас Юпитером, когда вы пойдете взять билет. Чтоб власть свою показать!»… Он это по-французски говорит. Но я, увы, не знаю французского… Или у вашего тезки, господин ведущий, у Александра Николаевича Островского. По-моему, в «Доходном месте»… Да, кажется, Юсов… ну, не суть… один опытный чиновник утверждает, что среди чиновников есть люди, а есть черви. И люди, по его словам, от червей отличаются тем, что, если на тебя обратили внимание, то ты человек и дышишь – хорошее словечко, вы не находите? – а если не обратили – ты червь, и кем ты еще можешь быть?!.. То есть, наша власть, господа, если несколькими крупными штрихами завершить ее портрет, во-первых, как мы уже видели, такая же стадная, как наш народ. Во-вторых, отдельные ее головы вверх смотрят униженными холопами, а вниз – царственными барами. При этом чем ты ниже шестерка, чем больше ты шнырь, чем болезненнее твое унижение, тем сильнее хочется щеки раздуть и «свою власть показать», как это сказано у старшего Верховенского… И не только у шнырей и шестерок, но и у высоких смотрящих и положенцев, бояр и царедворцев, часто похожее желание возникает. Они ведь тоже, в свою очередь, рабствуют и холопствуют, унижаясь подчас намного сильнее, чем те, которых мы называем простым народом… В-третьих, они, то есть Правительствующая Братва, различные наши Власти, разумеется, друг другу завидуют и ненавидят. Но супротив Хозяина они у нас всегда составляли и составляют Единую Русскую Власть и Российскую Гидру. Головы ее могут злобно кусать друг друга, но туловище у них одно, и стоит появиться какому-нибудь слабосильному Петру Третьему, или Павлу Курносому, или Николеньке Страстотерпцу…
