Сенявин схватил рюмку и тут же поставил ее на место.
– Вы ждете, чтоб я вам сказал: такие, как вы, переводчики или ваш псевдо-Николай Николаевич губят Россию?
Профессор снова поднес рюмку ко рту и снова поставил на место, почти стукнул ею о стол, так что половина содержимого выплеснулась на столешницу.
Встал из-за стола и направился к прихожей.
Но на пороге обернулся и решительно произнес:
– Так нет, не скажу! Не дождетесь! Вместо этого всем пожелаю спокойной ночи!.. Честь имею!
И вышел из зала.
Оставшиеся за столом долгое время молчали.
Драйвер с графином в руках замер возле стула, на котором недавно сидел Профессор, и пожелтевшим взглядом будто сверлил Мите лицо.
Ведущий тоже не отрывал взгляда от Сокольцева и не улыбался. Он лишь один раз пригубил из стакана. На протяжении всего ужина Трулль пил мало и осторожно.
Митя же, как только Сенявин вышел, закашлялся, а потом принялся есть холодное мясо и запивать его пивом из серебряного кубка на высокой витой ноге. Лицо его во время приступа выражало муку, а после – полную сосредоточенность на еде и питье.
Первым нарушил молчание Трулль:
– Вы не обижайтесь на него. Он явно перебрал.
– Это он на меня, наверное, обиделся, – не сразу ответил Митя.
– Вы не переходили на личности, а он перешел. В этом разница, – возразил Ведущий и добавил: – Завтра утром, когда он проспится, я уверен, он у вас попросит прощения.
– Не попросит. Ругаться будет. Потому что не проспится.
– Почему думаешь, не проспится? – спросил Трулль.
– Мирошка ему не даст, – пояснил Петрович.
– Какой Мирошка?
– Я ему говорил. Но он не послушал. А теперь, судя по знакам, Мирошка точно заявится. И не один! Полюбовницу с собой приведет. Он старую недавно выпроводил и новую завел. Они когда… это самое… пол под ними сильно скрипит… А если прежняя вдруг нагрянет, тогда – полная засада! До утра будут выяснять отношения!
– Опять не понял тебя, Петрович, – признался Ведущий.
– Объясняю для непонятливых. Над мельницей – чердак. Туда иногда заявляется Мирошка. Домовой или леший – у нас на Границе это однолососево, и хрен разберешь, кто он на самом деле… И я, говорю, профессора предупреждал. А он: мне, типа, по барабану… Ну, вот теперь пусть с барабаном и спит… Однако не думаю, что получится уснуть-то.
– Интересное кино… А у нас тут тоже кто-то может, как ты говоришь, заявиться? – спросил Трулль.
– У нас нет чердака, – коротко ответил Петрович.
– Ну, раз нет чердака, то, судя по знакам, надо пользоваться случаем, – объявил Ведущий. – Бргите себя, как говорит один из моих коллег. А я вам скажу: привет границе! И всем желаю спокойной ночи.
С этими словами Трулль встал из-за стола, поклонился Мите, помахал рукой Драйверу и удалился в свою спальную комнату.
Петрович поставил на стол графин с водкой (он все это время держал его в руке) и сел на стул напротив Мити, упершись в него желтым взглядом.
– Ты признал его? – спросил Драйвер.
– Кого?
– Никого не признал?
– А я должен был кого-то признать?
– Так признал или не признал?
– Не знаю. Мне трудно сейчас ответить. – Митя поднял задумчивый взгляд на Драйвера.
– Но ты ведь с утра слышишь голоса? – настаивал Петрович.
– Не с утра… С рисунка… Я и сейчас слышу.
– По-прежнему не понимаешь, о чем говорят?
– Не понимаю.
– Ты их все время слышишь?
– Они не всегда говорят… Но когда начинают говорить… А сейчас я какой-то гул стал слышать.
– Это озеро. Значит, Граница открылась… Давай, выйдем во двор.
– Не хочу. Я что-то устал, – сказал Митя, не отрывая взгляда от Драйвера.
Петрович усмехнулся и сказал, как скомандовал:
– Выйдем, Аркадич! Тебе говорят!
Снаружи была светлая ночь, но не белая, а серая, потому что небо заволокло облаками.
За забором пузырился туман, похожий на пену, которая вытекает из пожарных шлангов, но не такой плотный. Сгустки этой туманной пены перебирались через забор и во дворе сначала растекались по земле, а затем, наползая друг на друга, росли вверх, образуя не то какие-то будто кусты, не то как бы деревья.
– Что ты теперь слышишь? – спросил Петрович.
– Голоса перестал слышать, – отвечал Митя. – И гула не слышу. Слышу, как будто кто-то ходит или бегает у меня над головой. Но там ведь… небо.
– Это тоже от озера… Одни слышат просто гул. Другие – удары, как будто сваи забивают. А ты слышишь топот.
– И когда я теперь говорю… Когда я здесь говорю и тебе отвечаю… Очень смешно… Как будто кто-то повторяет за мной последнее слово из предложения.
– Не ты один переводчик. Когда открывается Рая, то есть, Протока, или Граница, разные переводчики заявляются и начинают повторять за тобой. У нас это называют «разговорами карликов»… А женщину видишь?
– Какую женщину?
– Вон, идет от ворот. В белом платье.
– Не вижу никакой женщины. Вижу, туман клубится. Но он не движется.
– Да. Остановилась теперь… Она лет десять тому утонула в реке. Тело ее не нашли. В озеро утащило… Вот и мыкается.
– Вы зачем мне все это рассказываете? – грустно спросил Митя.
– Проверяю тебя… Вон, видел? Парень высунулся из-за сторожки и тут же спрятался.
– Видел какое-то движение… Но это, наверное, тоже туман.
– Не надо, Аркадич! Туман – над озером. И сейчас далеко от берега. На кой ляд ему быть у нас во дворе?
– А что это пенится и клубится?
– Это хапу. Вы их называете призраками… Ты в них веришь?
– Верю… Это остатки душ. И некоторые люди, особенно больные, их видят. Но я их пока не видел.
– И во сне не видел?
– Я про явь говорю… Во сне я многое видел… Вы мне что-то, наверное, подлили в пиво?
– Нормальное было пиво… А вот чай в бане был непростой, – признался Петрович и продолжал:
– Тут раньше кладбище было. Очень старое. Когда на его месте построили клуб, стали заявляться призраки. Они отсюда шастали на новое кладбище, а потом возвращались.
– Что значит «чай непростой»?
– Местные с самого начала клуб невзлюбили, – продолжал Драйвер. – Но когда один из них решил ночью сжечь базу, его призрак напугал. Другой в призрака не поверил и ночью пошел поджигать. Утром его нашли мертвым.
