Широкоскулый наконец удивился и руку юноши выпустил.
Тот, потирая запястье, сначала глянул на черного человека и ему объявил:
– Хорошо. Я уйду.
Затем наклонился к ребенку и произнес:
– Спасибо, что за меня заступился. Но нельзя бить людей. Даже если они неправы. Две вещи тебе запрещаю: заикаться и бить людей.
Потом, ни на кого не глядя, будто припомнил и повторил:
– Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит.
Следом за этим обвел синим взглядом всех, с кем до этого разговаривал, и попросил:
– Простите меня, добрые люди.
И не назад вернулся, туда, где стоял до этого, а вышел из очереди и пошел прочь от набережной и от реки.
Последним человеком, на котором остановился его взгляд, была та молодая и бедно одетая женщина, которая стояла вместе со всеми, но в разговоре не участвовала, и имени ее не узнали.
Примерно через минуту после того, как ушел юноша, женщина эта выбежала следом за ним.
Она пыталась догнать его, двигаясь сначала по переулку, потом по Остоженке в сторону Садового кольца. Она убыстряла шаг, но расстояние между нею и юношей возрастало.
Она совсем потеряла его из виду неподалеку от старого институтского здания.
Перед тем зданием – сквер, в нем стоят несколько скамеек. На одной из них, склонив голову, сидел сгорбленный седовласый мужчина, очень старый. На других скамейках никто не сидел; сквер был пустынным.
– Ради бога простите меня! – воскликнула женщина, подходя к старику. – Вы случайно не видели юношу? Курчавого. Без шапки.
Старик не ответил и головы не поднял. Он, должно быть, дремал. Ветер в сквере не дул, и холодно не было.
– Господи, Боже мой! – в отчаянии воскликнула женщина.
Возглас ее, похоже, разбудил старика.
– Тебя как зовут, милая? – тихо спросил он, не поднимая головы.
Не слыша вопроса, женщина еще раз воскликнула «Господи, Боже мой!» и к этому с досадой прибавила:
– Надо было раньше выбежать! Тогда бы могла догнать!
– Тебя не Марией зовут? – чуть погромче спросил старик. Женщина теперь услышала, растерялась и не сразу ответила: – Да… Маша я.
– Ну тогда слушай, – сидевший на скамейке по-прежнему не поднимал головы. – Юноша, которого ты ищешь и который здесь очень давно прошел, велел мне: «Если к тебе, старик, подойдет девушка по имени Мария, то успокой ее: я услышал ее просьбу и обязательно передам. В скором времени выздоровеет ее брат. Сам возьмется за ум, обратится к врачам и избавится от греха. А чтобы это скорее произошло, пусть она, сестра его, молится ежедневно. Я ей молитву тут записал. Очень сильную. Ты ей, старик, передай».
Тут седовласый протянул Маше свернутую в трубку записочку. И поднял голову. Женщина наконец увидела его глаза. Они у него были синие-синие, какие вообще редко встречаются у людей, а у стариков, наверное, никогда не встречаются.
И тогда…
– Тогда вдруг гром грянул среди ясного неба! Молния небесная озарила сквер-вертоград! Деревья зазеленели среди кромешной зимы! Цветы на клумбе распустились и заблагоухали! И перед Машей предстал в голубом хитоне сам святой апостол и евангелист Иоанн Богослов. Христос про него сказал: «Хочу, чтоб он остался, пока Я не приду»!
Не выдержал Профессор и прервал Митю.
А тот ему улыбнулся и возразил:
– Нет, не было ни грома, ни молнии. И я заканчиваю свой пересказ. Но две вещи надо добавить… Николай Николаевич, рассказчик, мне потом признался, что болезнь, которую он в себе подозревал… ей часто страдают мужчины определенного возраста… эта болезнь у него совершенно исчезла, как только он ее перестал искать в себе. Это первая вещь. А вторая… Молитва, которую старик дал Маше, была написана аккуратным детским почерком… таким когда-то учили писать на уроках чистописания… И это была обыкновенная «Отче наш». Только в конце русскими буквами, но по-гречески было приписано: «Христос анести, о Кириос!»… А когда Мария оторвалась от бумажки, то старика уже не было на скамейке… Вот, пожалуй, и весь анекдот.
– Анекдот? – будто удивился Сенявин. – Вы это называете анекдотом?
Митя улыбался Андрею Владимировичу и молчал. За него решил ответить Ведущий:
– Анекдот, насколько я понимаю, – не обязательно шутка. Бывают, например, анекдоты исторические.
– Исторические?! – глядя на Митю и не глядя на Трулля еще больше удивился будто Профессор. – Вы утверждаете, что это исторический анекдот?!.. Ну, тогда это лживый исторический анекдот.
– Почему лживый? – поинтересовался Ведущий.
– Хотя бы потому, что на самом деле была осень, а не зима. И совсем другие люди стояли в очереди, и у нас, в Петербурге, и в Москве, как мне рассказывали. Совсем иная была атмосфера…
Митя молчал. Опять Ведущий откликнулся:
– В анекдоте не требуется достоверность. Потому он и анекдот.
– Как я понимаю, это один из ваших, так сказать, переводов. Ну так спешу огорчить вас: на мой взгляд, весьма неуклюжий. – Сенявин перестал удивляться и теперь кривился, глядя в стену между Митей и Труллем. – Я, представьте себе, сразу же догадался, что мальчик-заика поставлен в очередь для того, чтобы нагляднее и естественнее было потом чудесное исцеление. Не прокаженному же очищаться в Москве, на морозе!.. А когда этот юноша сообщил, что он, дескать, Иван, из семьи рыбаков и сам рыбак, я уже не сомневался, что это – прости меня господи – святой Иоанн Зеведеев пожаловал к нам в анекдот. Я только недоумевал, почему он юноша, а не старец?.. Но тут и старец явился, словно мысли мои угадал!.. Вот только непонятно, как ваш рассказчик, Николай Николаевич, умудрился увидеть этого, по Преданию, стопятилетнего старца и тем более слышать их разговор с женщиной Машей? Он, что, вместе с ней вышел из очереди? Но об этом в рассказе не сообщается… И много таких чисто ученических погрешностей…
– А по-моему, совсем не плохо. Есть несколько ярких деталей, – снова Трулль возразил.
Профессор перестал морщиться и, глядя теперь на Ведущего, стал будто радостно с ним соглашаться:
– Ну да, ну конечно… И первая яркая деталь – самое начало анекдотца: «Однажды зимой, ясным морозным утром…» Вам это ничего не напоминает?.. Только вместо Воланда и компании – Господи, помилуй мя грешного! – любимый ученик Христа! А на самом-то деле… даже не антихрист, а какой-то свидетель Иеговы, или еще чей-то свидетель… И два господина, каждый из которых может быть Берлиозом. А в роли Бездомного – женщины, одна из которых в конце преследует уходящего чудотворца. Обратите внимание, господа: по Остоженке!.. Надо же! Даже улицу содрать у Булгакова!
– Действительно, похоже. Я только сейчас заметил, – признался Ведущий.
