Федор Федорович тоже глянул на юношу: строго, но с интересом.
Кирилл Константинович чуть заметно пожал плечами и отвернулся в сторону.
Озарив лицо широкой русской улыбкой, Дарья сказала:
– Ничего, постоит во славу Божию. Он у меня уже не маленький.
А разговорчивая Виолетта стала оправдываться:
– Мы бы его, конечно, пропустили вперед. Но, видите ли…
– Вижу, – ответил юноша. – Я шел мимо храма и видел, что с другой стороны тоже есть вход. Туда подъезжают машины. Из них выходят взрослые люди. Не все из них священнослужители. Их пропускают без очереди. Хотя они тепло одеты.
Разглядывая юношу, Николай Николаевич теперь заметил, что у того большие глаза и цвет у них синий-синий, как у принцев в мультфильмах. Подумалось: «Неужели естественный? Или линзы вставил?»
Федор Федорович, с прежним строгим интересом уставившись на юношу, когда тот замолчал, несколько раз кивнул головой; причем непонятно было, что выражали эти кивки: согласие или какое-то иное чувство, в узколицем возникшее.
– Вы как будто с другой планеты! – почти огрызнулась Инна, кутаясь в платок и сердито стуча каблуком о каблук. – У нас везде две очереди: одна – для простых смертных и одна – для господ. Они у нас никогда не мерзнут.
Федор Федорович опять кивнул головой.
– Ну, зачем же так, барышня? – укорил ее Кирилл Константинович. – Поверьте, вход с другой стороны крайне ограничен. Только для высших церковных и государственных чинов!.. Я, грешным делом, используя свои широкие связи, тоже хотел достать специальное приглашение. Представьте себе – мне отказали!
– И правильно сделали! Кто ж к Православной Святыне по контрамарочкам ходит?! – гневно, но тихо произнес Федор Федорович, наклоняясь к Николаю Николаевичу. И тот по запаху изо рта наклонившегося догадался, что Федор Федорович встал в очередь на пустой желудок и, вероятно, перед тем еще несколько дней постился.
– Помните, Он говорил: так будут последние первыми, первые последними, – произнес юноша.
– Кто говорил? – сердито спросила Инна.
– Воскресший. И Воскрешающий, – ответил молодой человек.
Ему не возразили, но переглянулись; из тех, кто переглядывался, все с разными выражениями на лицах. А юноша продолжал:
– И еще я видел: из одной машины вышел человек, встал перед входом во храм и стал молиться. Кланялся и молился у всех на виду. Как будто не читал и не слышал, как Он учил: не будьте, как лицемеры, которые любят на углах улиц останавливаться и молиться, чтобы показаться перед людьми. Затворись в комнате своей и помолись Отцу твоему, коротко, потому что Он и без молитвы твоей знает, в чем ты имеешь нужду.
– Ты кто будешь, милай? – дружелюбно спросил Федор Федорович, отчетливо выговорив букву «а».
– Вот и вы спрашиваете, – в ответ произнес юноша. Он помолчал и добавил: – Там, где они подъезжали и проходили и где я остановился, ко мне тоже подошел человек и спросил, кто я такой. А они кто такие? – спросил я. И тогда человек велел мне уйти. Я ушел, потому что увидел, что он на меня рассердился.
– Кто тебе сказал, что я на тебя рассердился? Я просто спрашиваю: кто ты? – возразил узколицый, по-прежнему вполне дружелюбно.
– Вы, молодой человек, слишком… слишком наивно толкуете Нагорную проповедь, – начал Кирилл Константинович и стал объяснять, в чем наивность заключается.
Но Николай Николаевич его не слушал. Ему теперь показалась странной манера, с которой говорил юноша. И не то, как он цитировал Евангелие, и не то, что почти в евангельском ритме описывал свои наблюдения. Николай Николаевич долго не мог понять, в чем тут странность, пока ему не подумалось: «Он говорит, как русский человек, родившийся и выросший за границей и недавно сюда приехавший. И даже как будто с акцентом». Николай Николаевич был по образованию лингвистом.
Когда Кирилл Константинович закончил свои поучения, юноша вдруг спросил:
– Вы уверены, что это ее пояс?
– Что значит: ее пояс? – удивленно переспросил Кирилл Константинович.
– Вам сказали, что это пояс Его матери. А вы в этом уверены? – уточнил молодой человек.
– В этом уверены не только мы! Миллионы, сейчас уже, наверное, сотни миллионов верующих уверены и знают, что это честной Пояс Пресвятой Богородицы, великая православная святыня! – патетически произнес Кирилл Константинович и торжествующе глянул на Федора Федоровича.
– Но у нее, как у всякой женщины, было много поясов. Почему именно к этому поясу вы построились? – возразил юноша.
– Потому что этот чудодейственный пояс из верблюжьей шерсти, сотканный руками Пресвятой Матери, достался в наследство апостолу Фоме, дабы и он, и все сомневающиеся… не были неверующими, но верующими! Надеюсь, вы слышали такие слова?
– Я их слышал. Но я не слышал, чтобы у Его матери был пояс из верблюжьей шерсти и чтобы она сама его сшила.
Тут одновременно воскликнули две женщины, Инна и Виолетта. Инна крикнула:
– Он, видите ли, не слышал!
Виолетта:
– Мало ли, что вы не слышали!
А юноша, ничуть не теряясь, задумчиво продолжал:
– Я также не понимаю, как можно какой-то пояс называть святыней. Святая – та, которая его носила, если это она. И если вы хотите о чем-нибудь попросить ее, зачем стоять на холоде? Если вы и вправду веруете в ее Сына, просите у нее где угодно – она вас везде услышит.
Когда он это проговорил, Дарья испуганно на него глянула и поманила к себе сына, который стоял рядом с юношей. Но тот встал еще ближе к молодому человеку и прижался к нему плечом.
У Виолетты лицо стало грустным и будто обиженным. Инна спросила:
– А сам-то ты зачем тогда тут стоишь?
– Действительно, что ты тут делаешь? – строго произнес Федор Федорович, и глаза у него стали, казалось, еще ближе друг к другу.
Юноша молчал. И тогда заговорил Кирилл Константинович.
– Вы, мил человек, оказались в нашей компании. Мы уже два часа вместе стоим и друг другу представились. А вас мы пока не знаем. Вас, например, как зовут?
– Иван. Так же, как этого мальчика, – отвечал юноша, указывая на ребенка.
– Вы, похоже, не москвич?
– Нет.
– Вы, наверное, студент?
– Нет, не студент.
– И чем заняты в жизни?
– Отец мой был рыбаком.
– А сами-то кто? – наседал Кирилл Константинович.
– Наверное, тоже рыбак. Так вам будет понятнее.
Пока длился этот допрос, Николай Николаевич неотрывно смотрел на юношу, удивляясь не только необычайному цвету его глаз, но и их выражению. Они у него были, с одной стороны, детскими, чистыми и ясными, но с другой – такими глубокими, какие только у очень старых людей и крайне редко бывают. Глаза эти, когда они на тебя смотрели, словно приглашали, притягивали, медленно увлекая в свою синюю глубину, но когда ты в нее погружался, тебе становилось… не то чтобы страшно, нет, скорее, радостно и легко… Но это как раз и пугало – начинало казаться, что если ты еще глубже в этой таинственной синеве утонешь, то уже не вернешься назад. Потому что тебе не захочется возвращаться…
