Раньше я бы такую надел разве что в лес, да и то вряд ли. Борис не надел бы вовсе. Теперь привередничать никто не собирался.
— Всё, что ли? — осведомился Алексей Иванович.
— Спасибо за пацанский подгон, — отозвался Борис. — Если еще штаны подаришь и флакон водки, чтоб обмыть, цены тебе не будет.
Кажется, на эту наглость не хватило даже железного спокойствия главного. Во всяком случае, фонарик резко погас, а в темноте что-то неразборчиво крякнуло. Усатый, должно быть, собирался что-то ответить, наверное, и слова правильные подобрал, трехэтажные как стеллаж в гипермаркете, но не успел.
— Алексей Иваныч! — проорали из темноты, и в проходе заметался луч.
Рядом снова зажужжало, помещение осветилось.
— Идем, — бросил Алексей Иванович уже на ходу.
Мы с Борисом двинулись следом за ним.
— Ты чего его злишь? — прошептал я в самое ухо брату. — Нельзя просто «спасибо» сказать и уйти?
— Нельзя, — так же тихо отозвался Борис. — Или ты поверил в его бескорыстность?
Я покачал головой. Вот у брата совести точно нет и болеть нечему. Человек помогает, а он…
— По себе людей не судят, — процедил я сквозь зубы.
— Я не по себе, брат. Этот не из тех, кто что-то просто так делает. Он в лицо улыбается, благодетеля строит. Ты веришь, а он тебя потом имеет. Знаешь, сколько я таких видал.
Из-за стеллажа выскочил один из мужиков, что охраняли вход. Алексей Иванович резко остановился. Борис тоже среагировал мгновенно. А я пролетел по инерции еще несколько шагов и едва не вписался лбом в угловую вертикальную стойку.
— Чего орешь? — спросил Алексей Иванович. — Случилось что?
Глаза мужика сияли не хуже фонарика.
— Там Мишка одного дядьку притащил, который точно знает, что произошло.
Фраза стеганула, будто хлыстом. Не сговариваясь, мы бросились к выходу. Весь дележ, разногласия и дипломатия на останках былого мира показались вдруг совершенной ерундой. Знание было во сто крат важнее штанов и водки. И порыв, который охватил меня, в равной степени захлестнул и Бориса, и Алексея Ивановича.
Солнце шарахнуло по глазам, заставив остановиться. Мы притормозили у дверей, щурясь и чертыхаясь. Дальше пошли медленнее, едва ли не на ощупь. К свету, туда, где толпился народ. Люди стояли плечом к плечу и слушали, боясь пропустить хоть слово.
Алексей Иванович вышел вперед, перед ним почтительно расступились, пропуская в круг. Мы с Борисом протиснулись следом.
В центре внимания, на стволе упавшего дерева, сидел сухонький мужичок лет шестидесяти и лопотал.
— …я как увидел, испугался. Жуть! Побежал, побежал. Меня светом как ударило! Тут я совсем растерялся. Как же это так, чтоб светом било. Бегу, ничего не соображаю. Так с разбегу в столб вмазался и брякнулся без сознания. Очнулся, в голове гудит…
— А искорки на коже были? — спросил кто-то из толпы.
— Какие искорки? У меня они из глаз сыпались, — сухощавый истерично хихикнул.
Стоявший рядом мужик успокаивающе похлопал его по плечу. Наверное, это и был тот самый Мишка. А сухарь на бревне, по всей видимости, знал, что произошло. Впрочем, сморщенный мужичок выглядел скорее помешанным. А Мишка больше всего походил на человека, незаслуженно обделенного властью.
Он был высок, крепок и светловолос. Моего примерно возраста, но выше, шире в плечах. И лицо у него было нехорошее. Лицо человека сильного физически, но слабого внутри, и оттого пользующегося своей силой не по делу.
На Алексея Ивановича Мишка посмотрел так, словно тот был недоразумением, вставшим у него на дороге.
— Стой, Семеныч, — притормозил он сухощавого. — Расскажи-ка еще раз, с самого начала.
Мишка обращался вроде бы к мужичку на бревне, но смотрел при этом на Алексея Ивановича и говорил скорее для него. Семеныч крякнул и завелся по новой. Видимо, такое внимание ему льстило.
— Я на станции «Солнечная» стоял. Хотел в город ехать. Стою, стало быть, на платформе, тут меня и срубило. Просыпаюсь — кругом никого. Только пара человек. Лежат. Прямо на платформе. Ну, я поднялся кое-как… А они лежат. Думал, мертвые, посмотрел. Вроде мертвые, а вроде нет. Не разберешь. И вокруг ни души. Спросить некого, на помощь не позовешь. И тишина. Я подумал: электричка-то, поди, не придет теперь. И пошел.
Мужичок судорожно сглотнул. Огляделся. Люди слушали молча, хоть и по второму разу.
— Глаза поднимаю, — выдержав драматическую паузу, продолжил Семеныч, — а там птица. Летит. Задом наперед летит.
— Ты сколько выпил-то перед этим, друг? — мрачно полюбопытствовал Алексей Иванович.
Белобрысый Мишка самодовольно ухмыльнулся. Видимо вопроса ждал и ответ на него знал.
— Ни граммулечки, вот те крест, — перекрестился мужичок на бревне. — В завязке я. Нельзя мне, врач запретил. Зуб дам.
— Ты дальше, дальше говори, Семеныч, — подбодрил Мишка, глядя на Алексея Ивановича.
— Летит, — повторил мужичок. — Задом наперед. Я как увидел, тут у меня все похолодело. С платформы прыгнул и бежать. Бегу, дороги не разбираю. А там свет. Как стена стоит. И как ударит меня! Тут я совсем… Ну, как же это, чтобы светом било? В голове помешалось. Бегу и с разгону в столб. Бах. И без сознания брякнулся. Пришел в себя, голова гудит. Смотрю, кругом все странно. Под столбом череп лежит человеческий. Тут меня совсем пробрало. А сзади свет стеной, и за ним платформа.
— Что ж ты назад не вернулся?
Семеныч поглядел на Алексея Ивановича. В глазах мелькнул страх, готовый обернуться безумием.
— Страшно там, — жутким голосом проговорил он. — Птицы задом наперед летают.
Воцарилась тишина. Люди молчали. Молчал Борис, Алексей Иванович и даже белобрысый Мишка. Только птицы щебетали да потрескивали в траве кузнечики.
— Я и пошел, куда ноги шли, — снова забормотал Семеныч. — Кругом все мертвое. Люди, машины, дома. Думал, совсем один остался. Потом вот его нашел.
Мужичок указал на Мишку.
— Хорошо, — спокойно кивнул Алексей Иванович. — Идите, вас накормят. Потом еще поговорим. Помогите ему.
Алексей Иванович вроде бы не обращался ни к кому конкретно, но толпа начала рассасываться. Поредела. Семеныча повели к блекло-синему кубу гипермаркета.
Алексей Иванович сердито посмотрел на Мишку.
— Миша, — проговорил он, не обращая внимания на не успевших уйти людей, — ты зачем народ переполошил?
— Ты чего, Иваныч, не вкурил? — вопросом ответил белобрысый. Безо всякого почтения к усатому. Поглядывая на оставшихся зрителей.
Мне показалось, что и говорит он теперь не для Алексея Ивановича, а для остальных.
— Это же рядом со Сколково.
