«Всё, поехали домой!» — предложил я. — «Конечно, какой прыткий! К нам сейчас, не ровён час, и Кокиш нагрянет, как к ней: то Иоганнес, то Шнауцер — по очереди!».
«Точно, Кокиш прётся — накаркала! — испуганно, сообщила жена. — Что делать будем? Уже шесть часов!». — «Ну что делать — впускай её! Нам же ещё немного здесь работать хочется, а она всё-таки прокура! Себе не может помочь, но нам нагадить вполне! Это в её натуре! Гадить — не убирать!». «Хорошо перефразировал: “ломать — не строить!”» — похвалила жена. «Именно! — согласился и я. — Достаточно ей слегка попросить Шнауцера, и он с удовольствием это сделает — изгонит нас из “рая”! Он к ней не уйдёт, но нагадить рад будет, если любимой, или даже не совсем любимой удовольствие тем доставит!». «Ничего себе рай! — возмутилась жена. — За такие деньги и столько работать! Праксис свой откроем! Раза в три будем больше зарабатывать!» — успокоила жена. «Для этого нужно быть уверенным в своём здоровье, — возразил я, — а я не хочу обследоваться! Но всё равно, если что — пошлём их к чёрту! Не пропадём, надеюсь! Ладно, давай, обезьяну зови!».
«Ну, у вас сегодня и народу было, не могла прорваться! А что это к вам так долго, четыре года подряд, одни и те же амбулаторные больные приходят?! — как бы недовольно поморщилась Кокиш. — Что у всех спина болит?». — «Нет, чаще душа болит!». — «И что, акупунктура помогает при этих проблемах?!». — «Но я же не только акупунктуру делаю, ещё и гипноз, и разговариваю с пациентами». «Да, Шнауцер это подозревает!» — поморщилась Кокиш. — «Как подозревает?! Я и не скрывал, что беседую с больными! Я же не только “колольщик”! Я же ещё и психотерапевт, и интернист, и в целом — врач! Нельзя к больному только одним стандартным методом подходить! Если больной пришёл как бы на акупунктуру, но я вижу, что его еще какая-то проблема мучает, а не только спина, то я должен помочь ему разобраться в причине, и с ним вдвоём поискать выход из его ситуации, тогда и иглы помогут, иначе от игл ещё хуже станет! У нас пациенты с психологическими проблемами, а боли в спине — вторичны!». — «Да, да, я понимаю. Так вот, спасибо вам — от Иоганнеса избавилась!». — «Как?». — «Да просто выставила за дверь и сказала: — Пошёл вон, мне моя экзистенция важнее!». — «Ну хорошо, значит всё у вас в порядке!». — «Да, спасибо, благодаря вам избавилась…! И Шнауцер как-то лучше, добрее стал, перестал обзываться! А вчера с такими огромными двумя букетами явился, так любит, оказывается! А я ему тут же про его старую жабу-сестру: — Когда придёшь, говорю, навсегда?». — «А он?». — «Ничего не ответил — потащил меня в постель! Успели до трусов…». — «Не надо, это не главное!». — «Как это не главное, если Иоганнес постучал! Я этого мерзавца уже по стуку узнаю! Взял себе моду мне звонить и сразу стучать в дверь! У меня времени не было даже халатик набросить! Боялась, что Шнауцер тоже побежит к дверям. Вон, говорю! Пошёл вон — ублюдок! Не видишь, я при деле — занята! Я тебя не звала сегодня! — Вижу, — говорит наглец, — а когда освободишься, можно прийти? — спрашивает. — Нет, больше никогда не приходи без моего приглашения! — я ему. — Назвал проституткой и ушёл! Так что, благодаря вам, избавилась — вернулась к шефу! — Кто стучал?! — как всегда спросил шеф. — Рекламу, — сказала, — принесли! — А где она?! — Выбросила! — Поверил, к счастью!». — «Ну, значит, всё хорошо?». — «Да, за это спасибо, но вот ещё одна проблема. Шеф объявил, что ещё одну прокуру берёт на работу!». — «Зачем?». — «Вот и я не понимаю, зачем ему две прокуры! Говорит, я буду заниматься экономической частью, а та маркетингом. И что мне делать?». — «Шнауцер — любитель устраивать петушиные или даже куриные бои — конкуренцию! Но и иметь, в случае чего, чем тебя заменить!». — «Так я и думала, вот подлец! Ну и что мне делать?». — «Показать, что вы лучше! Как вчера, после ухода Иоганнеса!». — «Ой, вы, как всегда, шутите!». — «В каждой шутке есть доля истины!». — «Да вы правы, я вас очень ценю! У вас такие образные сравнения! Ну что ж, спасибо за то, что объяснили ситуацию. Мне ничего не остаётся, как эту бабу отстрелить! Но главное, что от Иоганнеса избавилась, чуть было не попалась, вот дура была! Спасибо, что бы я без вас делала?! Я вам завтра принесу мой концепт экономического развития клиники, который я для шефа приготовила! Почитаете и мне своё мнение скажете, надо эту сволочь обставить, правильно сказали! Её фамилия, кстати, Фресснапф! Сорок семь лет — проститутке!». — «Ваша взяла — вы моложе!». — «Спасибо вам, буду стараться, как вы учили!». — «Этому вас учить не надо, лучше меня знаете!». — «Спасибо вам, пойду».
«Вот даёт, сволочь! — возмутилась жена. — Вот, наглая! Она уже даже пальцы стала гнуть! У тебя допытывается, чего это больные так долго к нам ходят!». «Это не её слова, это Шнауцер беспокоится, что нас трудно будет выпереть!» — пояснил я жене. «Да, он тебя ненавидит, но пока боится уволить, — согласилась жена, — потеряет много денег!». «Тогда будет искать замену, — согласился я, — но Кокиш это, вроде, невыгодно, чтобы мы ушли», — уточнил я. — «Ну да, она же обделается без твоих советов!». — «Во-первых, я её не буду просить помочь, а во-вторых, если и попросил бы — не поможет! Она тоже нас ненавидит, а самое главное, завидует тебе, что ты имеешь такого хорошего мужа, думает, что это только моя заслуга, а не твоя!». «Это я чувствую!» — согласилась жена. «А самое главное она — обезьяна, думает, что всему у меня научилась, и самому главному: “заглядывать под кровать” — что там лежит, какие остатки, значит, поняла — это больной и слопал! Пока мы едины — мы непобедимы!» — успокоил я жену фразой из гимна «Венсеремос» левой коалиции Чили!
«Поехали наконец домой! Завтра к нам новый пациент записан — из Бундесвера», — порадовала жена разнообразием.
«О, это какой-то необычный “новый”, не такой как все пациенты, какой-то растерянный, нервозный, с пристальным взглядом, как будто выпрыгнул из самолёта без парашюта и не понимает, почему не разбился, и где он, вообще, находится, на каком свете! Я протянул ему руку, указал на кресло, назвал себя и он себя — Хильдебрандт. На вид ему было лет 55, а оказалось — 44 года! Был в горячих точках: Босния, Косово и, наконец, Афганистан. — “Что беспокоит?”. Долгий пристальный взгляд, как будто пытается узнать: не враг ли я! К тому же мой акцент тоже не улучшает общение с недоверчивым немцем, да ещё натовцем. Сам не разговорится, понял. — “Что вас больше всего беспокоит: страхи, подавленное настроение, отсутствие желаний, дезориентация, чувство вины перед однополчанами, что они там, а вы здесь? Тянет туда, где друзья, дома себя чувствуете чужим, картины пережитого видите?” — предложил я ему на выбор “ассорти” из посттравматических психических расстройств — адаптации личности. «Всё, что вы перечислили, — ответил херр Хильдебрандт, удивлённый тем, откуда я знаю его страдания. — Расскажу вам один случай, — сбивчиво начал Хильдебрандт, — шесть лет назад я находился в Боснии, сидел в бронетранспортёре, когда нас обогнала одна машина, из местных, и перекрыла нам путь. Времени на осмысление ситуации не было: кто они, с какой целью, террористы ли? Высунулся из бронетранспортёра, щёлкнул затвором автомата, и дальше ничего не помню — действовал как робот. Убил тех, как оказалось, террористов. А если бы не успел, и они меня убили?». — «Но ведь этого не произошло!». — «Но могло же». — «Ну и что, это же война!». Молчание, пристальный непонимающий взгляд. — «Вы что, испытываете страх, что кого-то незаслуженно убили?». — «Нет». — «Что вас могли убить?». — «Может быть». — «Или приказы со стороны начальства были для вас очень неопределённы?». — «Да, скорее это. Нас учили, что мы должны быть милыми немцами, идти в народ, помогать людям, а среди них террористы и попробуй, отличи его от хорошего. Он в любой момент может рядом с тобой взорвать бомбу». — «Вы видели такие моменты?». — «Нет». — «Вы видели убитых?». — «Нет, только раненых. Проблема была и в том, что наш лагерь снаружи охраняли афганцы, а их можно было подкупить и к нам ворваться!». — «Что вас больше всего шокировало, травмировало в этой кампании?». — «А вы не слышали, что автобус с нашими военными террористы взорвали в 2004-м!». «Ничего, вроде, не сообщали в израильских средствах массовой информации! — подумал я. — Да и в России наших военных, по-моему, не взрывали в Чечне или я не слышал?! Ах да, “наши” — это ведь сейчас немцы! Вот чего не мог никогда предположить, что немцы — это “наши”! Всегда были “наши” и немцы! Конечно, “наши” в России сейчас тоже не мои “наши”! Они для русских только “наши”! Значит, “наши” для меня — это только израильтяне? Но, к сожалению, я для них не “наши”! А мои дети и подавно, по Галахе, не “наши”! А я же не могу, к счастью, оторвать от себя детей и им сказать: — Немцы — это “наши”, а вы, мои дети, не “наши”! А моя жена — патриотка Израиля, больше, чем премьер Ольмерт, и уж несравненно большая патриотка, чем его жена и дочь, — безоговорочно не “наши”»! И вот, в результате этих сложных перипетий “наши” для меня оказались немцы — солдаты Вермахта, — тьфу, чёрт, оговорился, — Бундесвера! У которых всё равно в генах — играть с русскими черепами, с ними фотографироваться, что и их отцы и деды охотно делали в 1941-м, а теперь они дорвались до русских черепов в Афганистане!».
