Так оно и оказалось, что в голову пришло — желудочное кровотечение! Вот, что значит не расспросить больного! Чем болел раньше! И я забыл за 30 лет про язвенные кровотечения в Бердичеве! Тогда тоже было плохо, но был моложе. «Да ты что! Не может быть!» — испугалась жена. И тогда в Бердичеве, будучи учащимся машиностроительного техникума, сам себе поставил диагноз! И вот сейчас в стране победившего капитализма и демократии, где высокий уровень врачей, медицины, а главное — эта страна и врачи себя таковыми считают, у меня был выбор: или самому себе поставить диагноз, или умереть по пути домой! «У меня желудочное кровотечение», — сообщил я, вновь появившись в приёмном отделении, чем заметно расстроил дежурную, которая уже намыливалась домой и сдавала дежурство другому, который ещё больше расстроился, что я свалился на его голову. «Возьмите вот, сдайте анализ», — протянула мне медсестра, куда надо было сдать то, чтобы доказать, что я это всё не придумал! Как будто я дойная корова! И в любую минуту могу что-то сдать?! Но удалось — очень для «западенцев» постарался! «Ладно, оставайтесь», — сдались медики. «Нужно?» — спросил я риторически. «Нет! — обрадовался, пришедший на дежурство, прилизанный, похожий на представителя сексуальных меньшинств медик-педик. — В Германии больницы не тюрьмы и никого насильно не лечат!» — поучил он меня, дав понять разницу между демократической ненавязчиво-ленивой и безразличной немецкой медициной и насильственно-навязчивой авторитарной иностранной! Тем более что он оставался дежурить, и эта демократичность ему была выгодна! Всё же я решил не воспользоваться демократическими преимуществами немецкой медицины, и жене пришлось возвращаться домой одной. А я попал в палату к перепуганному старичку «местного разлива», который очень обрадовался, что хоть и русский, но главное не балканец, с которым имел дело до меня! Они ещё и по соседству с ним живут и, высыпая ежедневно на его машину мусор, помои и фекалии, отмечают краской на его машине, что они о нём думают — это он, оказывается, говно! И он их соответственно обозвал, поняв, окончательно, что я не балканец. Я приготовился к тому, что меня срочно повезут куда-нибудь в операционную или смотровую! Как в фильмах немецких сериалов: «Die Schwarzwaldklinik»! Где опытные, сердечные, любвеобильные немецкие актеры бегут за каталкой, подключив капельницу! Они тут же займутся остановкой кровотечения, которое, понятно, у людей, в особенности в возрасте, жизненно опасно! Но никто не прибежал и даже не пришёл! А лечение? Ужин не дали! Только ночью, когда я уже спал, очевидно, чтобы разбудить, медсестра включила свет в палате и, ничего не спросив, вышла! И утром ничего не произошло! Только, примерно, в час дня отвезли в процедурный кабинет, где в рот вставили пластмассовую распорку, чтобы рот не смог закрыть! И без анестезии горла вставили гастроскоп и, копаясь туда-сюда-обратно: по полчаса (так мне показалось) по пищеводу, желудку и, очевидно, в двенадцатиперстной кишке, как будто бы остановили кровотечение. Велели ничего не есть и не пить, но горсть таблеток назначили! Конечно, я пил! Я же не дурак, чтобы себе ещё почки закупорить! Приехали дети, жена каждый день приезжала!
На третий день появились Кокиш и её подруга Клизман, передав сердечный привет от Шнауцера. А на следующий день позвонил он сам — сердешный. Вновь пожурив, что слаб оказался, но обрадовался, что через пару дней приду на него вновь работать. «Нет, нет, что вы, не надо! Я просто так, хотел узнать как самочувствие!» — притворно запротестовал Шнауцер.
«Аллё, это я — Мина, что новенького? — объявилась и она. — Тут меня Силке и Шнауцер попросили узнать, когда точно придёте работать». «Наверное, дня через три, — сделав глупость, сказал я Мине и попросил никому не сообщать это. — Ведь точно ещё не знаю — контрольная гастроскопия предстоит». «Нет, я так не могу, не привыкла обманывать! — сказала честная Мина. — Меня ведь попросили!».
Лишил Мину удовольствия — продать меня от её имени — продал себя сам! Тут же позвонил Шнауцеру и сообщил, что послезавтра выйду на работу. «Нет, нет, не надо! — вновь фальшиво заголосил Шнауцер. — Лечитесь столько, сколько надо!».
«Как самочувствие?» — через полчаса звонок от Бомба-ха. — «Лучше и послезавтра приду». «Да, ну хорошо, — обрадовался Бомбах, — а то тут больные волнуются». Понял, что он позвонил из-за того, что больные требовали им сообщить: что случилось со мной и следует ли им оставаться в клинике. И в больнице не расстроились, что ухожу и, в отличие от советских больниц, не уговаривали ещё подлечиться.
На утренней конференции, как и обещал, через три дня уже сидел в рядах дружного коллектива и вкратце рассказывал о своих впечатлениях от здравоохранения в Германии. Мой рассказ не оставил глубокого следа в сердцах коллег. А Клизман, вообще, явно была расстроена, что инфаркт не подтвердился. «Было бы неплохо, если завтра подежурили бы!» — отреагировала на моё здоровье и досрочный выход на работу фрау Пусбас, которую я, дурак, спасал от дурака доктора Дегенрата: «Не разнимай дерущихся врагов!» — не выполнил я тогда, к сожалению, свою же заповедь!».
«Примите участие в форуме завтра? — спросил доктор Бомбах. — Может, расскажете врачам об акупунктуре, гипнозе?». «Хорошо», — согласился я. «Но модерировать буду я!» — предупредила его Клизман, как и тогда, когда профессор Эркенс был ещё жив. В отличие от длинного и худого Дегенрата, Бомбах был ниже ростом, но зато толще. Он своим поведением напоминал ассистента кафедры терапии советской клиники 70-х годов. И, действительно, до того, как заняться психотерапией, он был ассистентом-интернистом в университетской клинике. И сейчас был связан с этой же клиникой, откуда ему периодически присылали студентов на цикл по психосоматической медицине.
«Он земной, в отличие от Дегенрата», — осторожно хвалила его Клизман. «Он правильный, у него жена есть и двое детей», — брезгливо скривившись, добавляла Кокиш. «И нудный», — хотелось добавить мне. Ещё у Бомбаха были оттопыренные уши, наклонённая вперёд под углом голова! В физиономии было что-то поросячье, но вместо хрюканья: негромкий, затихающий к концу предложения голос и сонные глаза. От этого он и казался Клизман более приземлённым. Она его подкусывала, а он мало реагировал, но чувствовалось — порулить будет не против, постепенно только будет это делать, не как Дегенрат, не как: «с раной Мамай ворвался в сарай», что я часто слышал от брата в раннем детстве! Больные на Бомбаха не жаловались, как на Дегенрата. Он для них ничего хорошего не делал, но и не будоражил. Дегенрат тем более ничего хорошего не делал для больных, но ко всему ещё и стегал их. На фоне менее агрессивного Бомбаха, Бабой-Ягой для больных стала Клизман — она их кусала, подкусывала! А злой настоящей мачехой стала (кто бы мог подумать) трусливая фрау Пусбас! И из-за этого я жалел, что помог нарушить равновесие в доме, убрав Дегенрата. В каждом таком доме нужен свой Дегенрат!
Мина крепко присосалась к вымени Кокиш! Но была не против пососать у кого угодно, кто начальник! Вот только у Шнауцера она не решалась это делать, хотя и пыталась. «Боюсь я его как-то! Он какой-то не такой!» — жаловалась Мина. И поэтому Мина Барсук следила за каждым шагом и передвижением Шнауцера! И даже, когда он предложил сегодня на очередной встрече с бывшими пациентами нам с женой с ним запечатлеться на фото, Мина тут же подскочила, откуда ни возьмись, и свои 20х15 вклинила в кадр, чем испортила наши с женой выражения лиц. Мало кто из «прежних» добрался до этого праздника — для нас с женой уже третьего! Но вот, Ковачич — убиенный хаузмайстер, пришёл! Его, как всегда, пригласили мясо погрилить! Он это хорошо делал в своё время!
