Оставив службу, Илларион не хотел менять привычек. Физическую форму легко потерять, восстановить же сложно. А чтобы чувствовать себя бодрым и сильным, не так уж много и надо – поступиться одним-двумя часами, потраченными на физические упражнения. Даже довольно просторная квартира была мала для тех упражнений, к которым привык Забродов.
Если метать ножи в квартире еще можно, то в ней не постреляешь, не совершишь кросс на несколько километров, не поставишь настоящий турник.
Уж чем, а комплексами Илларион не страдал. Он мог заниматься физическими упражнениями на глазах у тысячи людей так же спокойно, как делал бы это в одиночестве. Спортивную одежду он не любил, предпочитая ей полевой камуфляж, кроссовкам – армейские ботинки. Он так сроднился с военной формой, что чувствовал себя в ней как нудист на пляже.
Ключи от квартиры легли в маленький кармашек на штанине, который прикрывал клапан с липучкой, и Забродов легко сбежал со своего последнего этажа. Вышел на улицу и легко побежал, не торопясь и в то же время быстро. Редкие утренние прохожие оборачивались, как мужчины, так и женщины. Мужчины с завистью, женщины с восхищением. В каждом движении Иллариона Забродова чувствовалась независимость. Он бежал так, как может бежать сильный дикий зверь по лесу, не обращая внимания на ту мелюзгу, которая попадается ему по пути.
Утро выдалось морозное, и оттаявший за вчерашний день снег превратился в ледяную корку, которую не повсюду дворники успели посыпать песком. Но Забродов не сбавлял скорости, когда оказывался на льду. Он умудрялся бежать по нему так же ровно, как и по сухому асфальту.
Пробежав квартала два, Илларион заметил машину, следовавшую за ним от самого дома. Он усмехнулся; этот автомобиль он знал, как знал и человека, сидевшего за рулем. Расстояние между ним и автомобилем медленно сокращалось.
Наконец боковое стекло опустилось, и полковник Мещеряков крикнул:
– Эй, Илларион, ты что! Бежишь, бежишь, а меня не видишь?!
– Привет, я делом занят.
– Садись, поговорим.
– Я бегу. Хочешь – пристраивайся.
Машина медленно ехала рядом.
– Да ты что, очумел, почему не останавливаешься?
– Хочешь – пристраивайся.
Злясь, Мещеряков ехал рядом. Машина ползла как черепаха, а Илларион бежал и бежал. Вести автомобиль медленно, куда труднее, чем быстро, а потому Мещеряков устал куда больше бывшего инструктора, когда Забродов свернул на аллейку небольшого скверика.
– Эй, погоди!
Забродов бежал, не останавливаясь. Чертыхаясь и матерясь. Мещеряков припарковал машину, закрыл дверцу и заспешил вслед за своим знакомым, который уже нарезал круг за кругом возле старого фонтана. Рядом с Забродовым Мещеряков смотрелся нелепо – в длинном плаще, в начищенных до блеска ботинках, в костюме и при строгом галстуке.
– Ты можешь остановиться?
– Нет. Пристраивайся, будем делать зарядку вместе. Приседания.
Прохожие поглядывали на странную пару. И хотя не таким, как все был Забродов в своем камуфляже, но странно для них смотрелся почему-то полковник Мещеряков, мерно расхаживающий рядом с приседающим на одной ноге Илларионом.
– У тебя крыша поехала.
– Думаешь, я со службы ушел и, как все пенсионеры, умом тронулся?
– Похоже на то.
– Ошибаешься, я всегда был нормальным и теперь не изменяю своим привычкам.
От приседаний Забродов перешел к отжиманиям.
Он отжимался от края фонтана, от камня, покрытого ледяной коркой.
– Давай на спор, кто больше отожмется!
– Ты же уже раз сорок отжался.
– Не страшно, начинай вместе со мной, все равно выиграю.
– Ты бы хоть домой меня пригласил.
– Не могу, ремонт, все в побелке.
– Брось, ты же там сегодня ночевал.
Закончив считать отжимания на цифре шестьдесят, Забродов резко выпрямился и тут же принялся боксировать с невидимым противником, резко уклоняясь от воображаемых ударов.
– Ты как сумасшедший смотришься!
– Мне плевать.
– Тобой начальство интересуется.
– Мещеряков, добавь, твое начальство, а не мое. Я теперь человек свободный. Что им от меня надо?
– Просто так, хотят узнать как жив-здоров.
– Врешь.
– Консультация им твоя нужна.
Забродов на время опустил руки и ровно, будто до этого стоял целую вечность, сказал:
– Передай моему бывшему начальству, что никаких консультаций Забродов давать не может.
– Это еще почему?
– Передай, что я пребываю в глубоком маразме, что у меня поехала крыша, возникла мания преследования. Скажи, что я по всему городу собираю бродячих котов и селю их у себя в квартире. И они все уже так загадили, что потолок у соседей снизу протек.
Мещеряков отступил на шаг и осмотрел Забродова с ног до головы. Тот говорил с таким видом, будто бы излагал сущую правду.
– А может, ты, Илларион, в самом деле котов бродячих и собак насобирал?
– Да, да, я в глубоком маразме. Видишь, глюки у меня начинаются, – и он вновь принялся боксировать с невидимым противником.
– Сволочь ты, Забродов! – в сердцах бросил Мещеряков. – Я к тебе приехал не потому, что мне от тебя что-то надо. Знаю, день рождения твой приближается, поздравить хотел, узнать, как отпраздновать собираешься.
– Вот же, гады, нашли, с чем подкатиться! – продолжая занятия, отрывисто говорил Илларион Забродов. – Нашли-таки, чем меня купить. Внимание всегда приятно, а день рождения – как граната с выдернутой чекой, в карман не спрячешь. Придется праздновать. Только не рассчитывайте, что я вас в ресторан приглашу или домой к себе позову. Дома ремонт, а ресторан – не моя территория. Пусть там всякие бандиты и бизнесмены с рэкетирами свои праздники справляют, я всех вас приглашу на природу в Завидовский заповедник. Культурную программу и еду с выпивкой обеспечиваю, но только чтобы там все прошло без официальной части, без грамот, без наград. Форма одежды полевая, вот такая, – и Забродов хлопнул себя ладонями по груди, – камуфляж.
– Ты это серьезно?
– Абсолютно.
– В лесу еще снег лежит, – напомнил Мещеряков.
– Это и хорошо. Раз прохладно, значит, никто не перепьется. Приглашаю всех, кто не сделал мне в жизни гадостей, идет?
– Я, надеюсь, среди приглашенных? – съязвил Мещеряков.
– И ты тоже. Человек двадцать наберется. Не хочу видеть на своем дне рождения ни одного подлеца, только приличных людей. С женщинами приезжайте.
