Лия обняла и поцеловала хозяйку:
— Спасибо, Изабел, милая. Спасибо вам всем! Гомер, нам, пожалуй, пора.
Они ушли. Мы сидели молча. Каждый знал, какое трудное решение выбирают теперь Лия и Гомер.
В мае мы получили разрешение на выезд. Началось какое-то движение. Звонили друзья-отказники: «Визы выдали тем-то и тем-то. Еще и еще». Мы погрузились в предвыездную суету. Надо было выполнить тысячу формальностей, в том числе получить разрешение Ленинской библиотеки на вывоз той или иной книги. У каждого были особые, дорогие сердцу книги, с которыми прошла жизнь и которых, как близких друзей, нельзя было бросать: Пушкин, Шолом-Алейхем, Есенин, Эренбург, Ахматова… Да и кое-какие профессиональные справочники по инженерному делу, медицине, истории, литературе, музыке… Мы с сыном набили два портфеля книгами и отправились в Ленинскую библиотеку. Отдел, где проводился досмотр книг, находился на задах библиотеки, в маленьком переулке, выходившем на Калининский проспект. Кое-какие книги пропустили, за некоторые мы заплатили пошлину, а многие «запретили к вывозу». Такую суконную формулировку выдавила бесцветная дама, выискивавшая имя/фамилию автора и название книги в конторской книге, проштампованной тюремными печатями. Мы с сыном вышли из этого отдела «селекции» несколько подавленные. Тем неожиданнее была наша встреча с улыбающимся напористым Исавом, который тащил на спине туристский рюкзак, набитый книгами, как трюм грузовой баржи — товарами. Вместе с Исавом был Сид, быстроглазый подросток, на спине которого громоздился другой рюкзак, поменьше. Мы остановились. Как всегда энергично, без тени сомнения или колебания, Исав сказал:
— Взял билеты до Вены. Первый класс! (Что взял — первый класс? Или что билеты первого класса?) Иначе Лиичка не хочет. Дел невпроворот! Но все успеем. Главное, что мы получили визы!
Я согласился, что это, конечно, самое главное. Мы пожелали им счастливого перелета. Они нам. Темные волосы клубились на голове Исава и лезли из-под его рубашки, как дым реактивного самолета.
Мы видели, как их троица (Исав, Лия, Сид) мелькала на бульварах Вены, где по вечерам музыканты в разноцветных средневековых костюмах и шляпах с плюмажами играли Моцарта, Сальери и Штрауса. А сквозь витрины игрушечных кафе можно было видеть, как благополучные венцы степенно откусывают от пирожных или от невероятно аппетитных венских булочек. И медленными глоточками отпивают венский кофе из игрушечных венских фарфоровых чашечек, чуть раскачиваясь на вензелеподобных венских стульях. Да, да! Иногда (или нам казалось?) мы видели в окнах кафе Исава, Лию и Сида. Потом нас перевозили из Вены в Рим под охраной автоматчиков (возникла тема террористов!), и ранним утром (что-то не спалось!), ранним утром я увидел в коридоре поезда лицо Исава, освещаемого вспышками солнца, сменявшего черноту тоннелей. Освещаемое солнечными вспышками, как отблесками выстрелов. Мы видели это святое семейство в Риме. Около пустоглазого скелетообразного Колизея. Сид кормил обрезками колбасы длинноногих бродячих кошек, предки которых лакомились объедками пиров Нерона или Веспасиана. Сид кормил, а Исав и Лия молча наблюдали за ним, никого не видя вокруг. Мы встречали их среди толпы на площади перед собором Св. Петра, в Ватиканском музее, на Вилле Боргезе. Они останавливались около мраморных красавиц античного мира, но глаза Исава смотрели только на Лию. Мы старались не сталкиваться с ними лицом к лицу. Мы боялись прикасаться к открытой ране. А говорить о пустяках не получалось. Вообще не хотелось возвращаться к прошлому. Но в конце концов пришлось.
Из Рима нас переправили на побережье Тирренского моря в город Ладисполь. Там под покровительством еврейских благотворительных организаций бывшие отказники должны были жить около двух месяцев и снова ждать виз. На этот раз въездных — в Америку. Кроме того, нас опекал Любавичский раввин, добрый малый, который носился по Ладисполю на мотоцикле, доставляя моральные страдания нескольким православным старушкам, эмигрировавшим вместе с русскими дочками и евреями-зятьями. Старушки не знали, как им быть: открещиваться ли от моторизованного иноверца или креститься, чтобы Господь помог ему не сломать шею. Очень уж сердечный человек был Любавичский раввин. Он подкармливал старушек (еврейских и православных) конфетами и персиками. При синагоге были библиотека и спортивная площадка. Так что я, заходя туда за книгами, наблюдал играющего с другими детьми Сида и читающую в тени платана Лию. Мы обменивались поверхностными приветствиями. По вечерам, когда июльско-августовская жара спадала и божественная приморская прохлада опускалась на землю, мы прогуливались по прибрежной улице, останавливались потолковать с московскими приятелями у фонтана или фланировали вместе с коренными ладиспольцами по главной улице, кажется, виа Гарибальди. А может быть, виа Викториа. Бывало, нас догонял Исав. Он был смуглым, как араб. Темные разводы пота географили рубаху, дым волос и пар скорости клубился вокруг Исава. Он догонял нас, останавливался на минуту, спрашивал, не видели ли мы Лию и Сида, бросал на ходу: «Хозяин, у которого мы снимаем квартиру, устроил меня к своему брату на бахчу. Вот арбузы собираю и гружу. На бахче вместе с поляками. Они ждут визы в Канаду. Плохо, что ли? (Это о поляках и арбузах). Ешь от пуза и бери домой!» В рюкзаке перекатывалась тяжелая голова арбуза. Однажды мы встретили всю их семью около фонтана. Это было воскресенье. Выходной день на бахче или все арбузы собрали? Мы болтали о пустяках. Сид кружил на велосипеде («Нашел на свалке. Починил-почистил. Как новенький!» — это Исав о велосипеде). Мой сын ушел погулять с компанией молодых итальянцев. Мы остановились около фонтана среди эмигрантов и болтали о пустяках. Исав не мог стоять без дела. Он рванулся («Я вернусь через минуту!») и побежал куда-то. Жена спросила: «Лия, как ты?» Та посмотрела, и мы увидели колодцы тоски в когда-то танцевавших глазах. «Я зайду к вам на днях. Можно?» Примчался Исав с букетом эскимо на палочках, невообразимо вкусных. «Желато! Желато!» — непрерывно слышалось в толпе фланирующих ладиспольцев. Для нас, эмигрантов, даже мороженое было невероятной роскошью. А тут целая охапка самых дорогих желато! Да, Исав гусарил, как молодой ухажер.
Мы ужинали на кухне. С открытого балкона доносились голоса детишек, музыка из кафе, вечерние шумы приморского итальянского городка. Как раз, когда я потянулся за двухлитровой зеленой бутылью со столовым вином, в дверь позвонили. Это была Лия. Лицо ее распухло от слез, волосы в беспорядке падали на лоб, плечи, шею. Она была в истерике. Она не могла говорить, а только рыдала, повторяя: «Я больше так не могу, не могу, не могу…» Мы старались успокоить ее. Говорили о сыне, о долге, о чем-то еще и еще, обо всех наиважнейших и никчемных в ее теперешнем состоянии вещах, о которых могут говорить нормальные люди, у которых нынешнее состояние нормальной семьи рождает философию отрицания всего, что эту нормальность разрушает. Хотя сами они, эти «нормальные семьянины», могут завтра оказаться или оказывались вчера в подобных ненормальных семейных ситуациях. Мы, как могли, успокоили Лию (конечно, только внешне успокоили), усадили ужинать, налили вина. Начали вспоминать наш отказной театр, актеров, музыкантов. И, конечно же, Арама, нашего режиссера, брата Лии. Он уехал в Израиль. «Может быть, и мне надо было ехать в Израиль? Или оставаться в Москве? Но как же Сид? Ведь через несколько лет — армия». Она снова зарыдала. В конце концов Исав пришел за Лией и увел ее домой.
