Отчетливо помню день и час, даже, кажется, минуты часа, когда Гомер пришел к Араму. Был конец холодного апрельского дня начала восьмидесятых. Красное, как георгиновый куст, солнце падало за колокольню Елоховской церкви. Мы репетировали в квартире Ильиных. Их дочка Надя, рыжеволосая и сладкая, как ямайский ром, играла сестру Бени Крика — Двойру, которую выдавали замуж. Арам ставил «Одесские рассказы» Исаака Бабеля. Арам играл налетчика Беню Крика, а Лия — красивую русскую девку Катюшу. В это время в квартиру позвонил Гомер. Из-за шума (мы играли полным составом клезмерского квинтета: скрипка, аккордеон, гитара, ударник, труба) никто не услышал, как в дверь позвонили, а потом кто-то вошел и, тихо улыбаясь, слушал нашу репетицию. Это был Гомер. Он был одет в черное драповое пальто с накинутым поверх белым шелковым шарфом. Волосы его, цвета осеннего дуба, были расчесаны, напомажены и разведены белой линией пробора. Хотелось увидеть белую гвоздику в петлице пальто. Стройный, утонченный, загадочно улыбавшийся аристократ. Мы репетировали в кабинете-библиотеке. Актеры располагались посредине. Музыканты сидели на стульях, приставленных к стеллажам. Зрители и дублеры забили кожаный диван весьма почтенного возраста. Подозреваю, что «времен покорения Очакова и Крыма», так морщинилась его белесая слоновая шкура. Красное, как георгиновый куст, солнце падало за колокольню Елоховской церкви. Гомер слушал, уставившись на Лию. Она остановилась. То есть перестала задирать в пляске голые дразнящие ноги и распевать залихватскую воровскую песню: «Гоп са смыком эта буду я…», сочиненную из смеси еврейского, русского и украинского воровского жаргона. А до того, как перестала распевать, она (Катюша) кокетничала с Беней (Арамом), покачивая бедрами и высоко задирая юбку. Остановились и другие актеры. Оркестранты перестали играть. Гомер подошел к Лие, взял ее за руку и прочитал любовные стихи:
Тело помнит не только, как страстно его любили,
не только ложе любви,
не только обнаженную жажду любви,
которая следует каждому взгляду
возлюбленных и каждой ноте любовного крика…
Прочитал, глядя на Лию, лицо которой освещало красно-георгиновое, уплывающее за колокольню солнце. Прочитал стихи, держа Лию за руку, а потом поцеловал ее длинные пальцы с красными виноградинами ногтей. Она сказала: «Спасибо». И поцеловала Гомера в щеку.
Муж Лии, Исав, никогда не засиживался на репетициях, хотя тоже был яростным фанатом нашего театра. И, конечно же, верил в сценическую звезду своей жены. К сожалению, ему всегда было некогда. Он вечно спешил. В спешке забегал на репетицию, в спешке исчезал, в спешке ел, пил, спал. Наверняка и целовал жену в спешке. Зато никто не мог так мгновенно слетать куда-то в даль собачью, чтобы достать нужный кусок картона для декорации или фонарь для световых эффектов. Фонарь с желто-сине-зелено-красными фильтрами. Или невероятного фасона парик, словом, всяческий реквизит, который именно сейчас, немедленно требовался гениальному режиссеру Араму для воплощения новейшей его сценической идеи. Исав выслушивал просьбу, звонил кому-то, мчался куда-то, доставал все необходимое и мгновенно исчезал по своим делам, направленным на добычу деньжат и продуктов для семьи. Он, как правило, вечером заезжал за Лией и маленьким Сидом на своем автомобиле «Жигули-шестерке», которым очень гордился, подрабатывая к тому же как нелегальный таксист (gypsy driver). А заодно подвозил кого-то из нашей семьи или всех вместе. Мы жили на остановку ближе, чем Исав, Лия и маленький Сид. Мы на метро «Аэропорт», они на «Соколе». Исав был невысоким темноволосым крепышом. Он сгорал от переизбытка энергии. В самый лютый мороз носился по Москве без шапки и с распахнутым воротником рубахи. Волосы лезли из-под рубашки, как дым из жаровни. Исав обожал свою Лию и своего маленького Сида.
Арам и Лия были близнецами. Оба яркие, красивые, горячие, цыганистые. Как породистые арабские кони, готовые сорваться по сигналу и мчаться по беговому кругу под рев трибун до самой победы. Как породистые конелюди, кентавры, оказавшиеся вместе со своими собратьями-отказниками в плену ОВИРовского загона. В плену совдеповского закона. Мы все были так увлечены театром, так заняты повседневными грошовыми заработками, так поглощены непрерывной упорной борьбой за получение выездных виз, что поначалу не заметили влюбленности Гомера и Лии. Конечно, мы видели, что Гомер все чаще и чаще приходит на наши репетиции, вступает с Арамом в обсуждение текста пьесы, составленной режиссером из рассказов Бабеля, словом, день за днем становится нашим сотоварищем. Он был щедрым малым, этот переводчик с греческого языка. То в морозный день притащит пакет, набитый горячими — «с пылу, с жару!» — пирожками, купленными у метро, то в июльскую жару принесет охапку эскимо на палочке для всей труппы, то подарит каждой актрисе букетик ландышей. И все-таки постепенно мы стали замечать, что Гомер и Лия чаще застывают в каком-нибудь углу нашего «репетиционного зала» и говорят-говорят-говорят о чем-то, наверняка хорошем и романтическом, потому что смотрят друг на друга и бесперерывно улыбаются, иногда касаясь пальцами — плеч, щек, рук. Это все всплывает в воспоминаниях теперь, когда история пришла к абсолютному концу. Как очевиден исход грозы: потемнело, полилось, засверкало, отгремело, излилось, утихло… Или: потемнело, полилось, засверкали молнии, дом сгорел от пожара. А тогда? Слишком тяжела была наша жизнь в отказе, чтобы присматриваться к чьим-то мимолетным увлечениям. Если кому-то что-нибудь и увиделось.
Наверняка они говорили о возвышенной любви. Но и о реальной жизни говорили.
— Лия, вы замечательно играли сегодня.
— А вчера?
— И вчера.
— А позавчера?
— Каждый день.
— Если каждый день играть одно и то же, надоест смотреть.
— Мне никогда не надоест.
— Что значит — «никогда»?
— Лия, вы любите Исава?
— Он мой муж и отец Сида.
— Я буду вашим мужем и отцом Сида.
— Это убьет Исава.
— А так погибаем мы оба.
— Что будет с Сидом?
— Я усыновлю его.
— Но для этого мне надо развестись с Исавом.
— Конечно! Лия, любимая! Ты разведешься. Мы поженимся, и я усыновлю Сида.
— Исав на это не согласится!
— На развод?
— И на развод, и на усыновление. К тому же придется забирать документы из ОВИРа. И мне, и Исаву. И переподавать на выезд с самого начала. Ты меня любишь, Гомер?
— Очень!
— Тогда все можно сделать. Я разведусь с Исавом. Мы поженимся. Нам пришлют новый вызов из Израиля. Мы подадим на выезд втроем: я, ты и Сид.
— Я люблю тебя, Лия.
— И я тебя, Гомер.
— Пускай Исав уезжает, а мы останемся здесь.
— Ты не хочешь ехать с нами?
— Я вообще не хочу уезжать. Я хочу жить в России, переводить с греческого на русский, любить тебя. Это все, что мне нужно, Лия.
