На следующий день хроникеры писали о мужестве ветерана войны Ф. Ф. Хренкова, рисковавшего жизнью ради спасения гражданина Ц-мана, который неблагодарно настаивает на выезде в Израиль.
Я бы выбросил из головы Цукермана с фантасмагорическим его полетом на столбе и со всей его навязчивой философией, если бы не общие отказнические дела, заставлявшие нас ходить по одному кругу, внутри одного манежа. К тому же до происшествия на автобусной остановке и бегства моего (попытки к бегству) из метро вкрапливалась шашлычная, где мы продолжали спор. О шашлычной я запамятовал. Начали мы со «Столового». После второй ноль-восьмисотлитровки Цукерман что-то предпринял, о чем-то договорился с буфетчиком, и мы перешли на сорокоградусный напиток, поданный в лимонадной бутылке. Зачем все это было Цукерману, ума не приложу, когда дома жена на сносях и малые дети. Так что к остановке с богомольными старушками, пьяницей-мистификатором, автобусом и пылающим электростолбом мы подошли вполне подготовленные для всяческих фантасмагорий.
Я бы выбросил все это из головы, как выбрасываю еженедельно записки. Записки, скопленные в сумке, карманах и портмоне, где должны быть бумажки иного достоинства. Я бы забыл. Про его навязчивые попытки доказать мне, иудею по духу и крови, еврею русского языкового ствола, что Книга дана избранным. Дана не избранным Книгой, что было бы справедливо. А избравшим Книгу, как некую китайскую стену, за которую можно спрятаться в случае чего. Про Цукермана пришлось вспомнить, потому что мне напомнили про него. Он оказался счастливчиком. Получил разрешение на выезд в самый глухой год, когда почти никто не уезжал. Мне поручили поехать к Цукерману, помочь собраться, заказать билеты и все такое. Как он справится? Жена только что родила третьего. Однако прежде, чем поехать к нему в Строгино, пришлось поездить по разным адресам и конторам. Цукерман расписал каждому из таких, как я, точно: куда, для чего и во сколько. Мне поручены были книги и авиабилеты. С книгами в библиотеке Ленина получилось. Но не со всеми цукермановскими. Пропустили к вывозу в Израиль только его инженерные книги.
Я позвонил ему прямо из автомата на Калининском:
— Не получается, Цукерман, с вашими книгами по иудаистике. Ума не приложу, что придумать.
— Металловедение разрешили? — перебил меня Цукерман.
— Все, кроме иудаистики, — повторил я.
— Тогда все в порядке. Везите их обратно. А впрочем, придется нанять такси. Знаете что, заберите их себе, и дело с концом!
Оставались авиабилеты. Цукерман и слушать не хотел о дешевом разряде.
— Не забудьте, что я заслужил перелет в Эрец первым классом. Заработал, рискуя, в то время как иные…
В конце концов я покончил с книгами и авиабилетами. Оставалось отвезти список дозволенных к отправке книг и билеты Цукерману и считать дни до его отлета.
Но прежде, чем вдохнуть воздух свободы — воздух, свободный от цукермановской философии, детерминированной догмой, оставалось отвезти список книг и авиабилеты. Недозволенные же к вывозу фолианты я подарил (от имени Цукермана) старому еврею Моне Калману, убежденному стороннику идеи врастания еврейской культуры в русскую государственность. Что тоже было бредом, по-моему.
Цукермановская квартира помещалась в бело-розовой этажерке, сцепленной с такими же многосуставчатыми созданиями рук человеческих эпохи стагнации в фазе упадка. Эти бело-розовые создания водили вечный хоровод над берегом канала, дожидаясь, пока новый виток развитого социализма не сметет их. Сметет, и новый этнос Москвы поселится в воздвигнутых обиталищах кроваво-красных и черно-белых тонов. Обитатели же бело-розовых созданий разъедутся кто куда по свету. Как, например, Цукерман, который — в Израиль.
— Стакан чаю выпьете? — спросил меня Цукерман, перещупывая в который раз авиабилеты и прокатывая телеги окуляров по списку книг. — Тем не менее я вам обязан за хлопоты.
— От чая не откажусь, — напомнил я через некоторое время неподвижности, поскольку вся жизнь квартиры перекрывалась прыгающим цукермановским взглядом.
— Варя, Варя, — позвал Цукерман.
Из затворенной комнаты («Детская», — пояснил Цукерман) выбрела девочка лет девяти-десяти животиком вперед, потому что тяжесть грудного братика на руках вынуждала тело ее к противовесу.
— Что сделать, пап Саш? — подняла девочка Варя круглое личико на Цукермана.
— Чаю бы… А впрочем… Я сам вскипячу, поскольку ты при детях, — отозвался Цукерман с нервозной решимостью.
Я заметил, что он был взвинчен и необычайно для него равнодушен к философским полемикам. Кроме грудного братика на руках, Варя руководила трехлетним мальчуганом, уцепившимся за подол сестрицы, как вагончик за паровозиком. Он пыхтел, гудел (за Варю) и стучал колесами: «Ду-ду-уууу! Пых-пых-пыхххх… Тук-тук-тук-тук…»
— Это Барух! Барух, подойди к дяде, — поманил играющего в паровозик Цукерман.
Мальчик подошел к столу и ждал.
— Боренька, ты помнишь считалку про паровоз? — спросил я, чтобы начать контакты.
— Барух, отвечай же. Дядя написал много всякого для детей, — вмешался Цукерман. — Вы же разучивали с Варей.
— Паровозик-паровоз, — выдавил Барух-Боренька и замолчал.
— Ну же! — взвизгнул Цукерман.
— Паровозик-паровоз, ты куда меня увез? Куда катишься с горы ты от Вари, от сестры, — помогла Варя и заплакала. Грудной младенец на ее руках, разбуженный сотрясениями живота сестры, сменившими мягкие укачивания, заворочался и запищал. Теперь и Барух-Боренька-паровозик гудел и заливался слезами, сыпавшимися из темно-серых задумчивых глаз.
— Уведи Баруха! Унеси Самуила! Уведи, унеси, прекратите, оставьте нас в покое! — обессиленный Цукерман рухнул на стул и принялся жадно прикладываться к стакану, макая ванильный сухарь в чай и обмахивая мелко измятым носовым платком крошки, усеявшие колюче-проволочную бороду.
— А где ваша жена, Цукерман? — спросил я.
— Ах, не спрашивайте! Впрочем, вам — инженеру человеческих душ… Вам известно, что старшую девочку я удочерил? Де-факто.
Я никак не прокомментировал слова Цукермана. Да и нечего было комментировать. Мало ли какие фокусы выкидывает жизнь.
— Надеюсь, вам не надо объяснять, каково растить детей в моем положении. В нашем положении отказников. Мои грошовые заработки. Жена же и вовсе… Но — любовь, любовь! Короче, отец Вари поддерживал ее финансово. А теперь — тупик. У него, как в римском сенате, право вето.
— Что же вы надумали, Цукерман?
— Переходить через Красное море, пока слуги фараона не вернули в рабство моих детей.
— Всех детей?
— Зачем вы делаете акценты? Кто вас просит!
— Извините, Цукерман, это ваше личное дело. Я не должен был.
— Да что там! Я сам места не нахожу. Варя мне как родная дочь. Но что можно поделать с варваром? Как бороться с варварством? Вот жена в который раз отправилась уговаривать своего бывшего…
