Она взглянула на Каплера. Он был крепкий, напористый, с аккуратно зачесанными седеющими волосами. Рукава его летней сорочки были закатаны и открывали загорелые предплечья. Воротник сорочки был расстегнут, и галстук приспущен. Он в это время ставил на поднос с видами Лас-Вегаса фужеры для шампанского. «А что, если?..» — подумала Рая.
— А что, если мы пойдем наверх и послушаем СиДи с хорошим американским джазом? — предложил он.
— С удовольствием, — согласилась Рая.
Он вышел в прихожую, запер на задвижку парадную дверь, потом закрыл изнутри две другие двери: боковую и ведущую в гараж. Они поднялись в его спальню, которая соединялась с огромной ванной комнатой. Она хорошо знала эту спальню, убираясь каждую неделю. Бывало, что, меняя постельное белье после стирки и застилая эту широченную кровать, она думала, как он спит здесь один. Как у них происходило, когда его жена была жива? Иногда Рая дурачилась, прыгнув в кровать и на минутку замерев на спине с раскинутыми руками. В это время она всегда вспоминала сказку про девочку Машу и трех медведей. Она не была чужой в его кровати.
Каплер сорвал фольгу и открутил проволоку с горлышка бутылки. Пробка выстрелила в потолок. Шампанское рванулось из горлышка. Он поднес бутылку к Раиному фужеру и налил в него пенистое вино. Потом в свой фужер.
— За тебя, Рая. За твою красоту! — сказал он.
— Спасибо, Гарри, — сказала она.
— Хорошее шампанское, — сказал он. — Совсем не пахнет дрожжами.
— Не хуже нашего, — кивнула она. — Сладкое и сразу ударяет в голову. Я люблю сладкие вина.
— У меня есть ликер, если ты хочешь, — сказал он.
— Нет, сначала шампанское.
Они закусили дыней, которую он принес из кухни.
— Сладкая дыня и сладкое шампанское. У меня голова закружилась, — сказала она.
— Давай потанцуем, — предложил Каплер и поставил диск. — Это Гленн Миллер. Из «Серенады солнечной долины». Знаменитый был фильм.
— Ой, я помню! У нас в Борисове показывали. В Доме культуры. Там про лыжников.
— И про любовь, — сказал он, потянув ее за руку. — Давай потанцуем, Рая.
Они танцевали, медленно плывя вокруг широкой, как оркестровая площадка, кровати. Когда они приплыли к ночному столику, где стоял поднос, Каплер налил еще шампанского. Ей было хорошо, как давным-давно не было. Может быть, никогда. Разве что в мечтах. Каждому приходят мечты о прекрасной жизни. Она верила и не верила, что это происходит с ней: роскошная спальня, музыка, шампанское. Как в заграничных кинокартинах.
— Гарри, давайте выпьем за мечту! — неожиданно предложила она.
— Ты моя мечта, — сказал он и поцеловал ее в полные горячие губы.
Они выпили шампанское, сидя рядом на кровати и целуясь между каждым глотком. Он положил ее на спину поперек кровати и начал шарить ладонями под ее блузкой. Летом она не носила лифчик. Ее груди, как ласковые зверьки, мордочками толкались в его ладони.
— Мне жарко, Гарри, — сказала она. — Я схожу в ванную.
— Ты там знаешь все не хуже меня, — ответил он и ужаснулся. Как он мог забыть главное! О нет! Он не боялся. Он знал, что с такой женщиной, как она, ничего плохого быть не может. И тем не менее, он был мужчина и американец. А это значило, что он должен был думать о ней. Так его воспитывали.
Она вернулась из ванной, одетая в его красный махровый халат.
— Давай еще выпьем шампанского за тебя, Гарри. Ты необыкновенный. Я влюбилась в тебя, как только увидела. Еще два года назад. Ты настоящий джентльмен.
— Спасибо, милая. Мы выпьем за меня. Чуть позже. Я должен купить кое-что. Я забыл. Не подумал. Не верил в возможность.
Она вдруг догадалась. По его виноватому голосу, что ли, догадалась.
— Не надо никуда ехать, Гарри. Если ты об этом, не бойся. Я хочу, чтобы ты не боялся. Хочу этого, понимаешь?
Он понял.
Федор стоял на бетонной площадке. Один спиннинг, японский, был заброшен на большую глубину. Верхняя треть удилища опиралась на ведро, в котором плескалось несколько окуней. Солнце заходило за спиной Федора, падая в лес, отделенный от озера лентой шоссе. Федор покуривал сигареты под названием «Кент», время от времени вращая ручку другого спиннинга. Никого на озере не было. Вода каждую ночь остывает все больше и больше. Охотников купаться все меньше и меньше. Дачи пустеют. Студенты разъезжаются по школам и университетам. Для Федора же это — самый сезон. Никто не мешает рыбалке ни криком, ни всплеском. Редко-редко проплывет тихая лодка такого же любителя одиночества и скроется за ближним изгибом берега. Есть время подумать о жизни, понять себя в этой диковинной стране. Вот в бухточку, заросшую камышом, плюхнулась стая уток. Откуда они? Летят ли с севера — из Мэйна или из Канады? Может быть, здешние жируют мелкой рыбешкой да всякой всячиной, добываемой со дна? Как бы хорошо стоять на этой бетонной пристаньке со своим сыном. Сколько ему могло бы исполниться теперь: пятнадцать? десять? пять? От этих мыслей Федору всегда становилось горько. Если тоска по сыну находила на него дома, он открывал холодильник и наливал себе стакан водки. Горячая волна ударяла в голову, чаще всего вытесняя горькие мысли о нерожденном сыне. А если не помогала малая доза, начинался запой. Зная за собой это наваждение, Федор никогда не брал на рыбалку спиртного. Не было у него ни водки, ни пива, ни вина и на этот раз. Тем более что послан был Федор хозяином, мистером Каплером, который не просто послал своего работника поймать карпа. Федору доверили выловить карпа для приготовления фаршированной рыбы. Эта рыба должна быть приготовлена его женой Раей, для которой Федор купил хлебопечку на поощрительные деньги, полученные от господина Каплера. Весь этот клубок обстоятельств: доверия и ответной преданности полностью исключал хоть какую-нибудь возможность со стороны Федора допустить промах. А что, как не выпивка, первый его враг?
Потому он заставил себя отогнать горькие мысли, а следовательно, и желание выпить, так крепко сцепленное с мечтами о сыне. Клюнул окунь, резко дернув конец удилища и оглушительно тарабаня хвостом по воде, когда Федор крутил катушку, подтягивая рыбу. Бросив окуня в ведро, Федор проверил наживку на японском спиннинге, решившись поставить наконец самого крупного червя в сочетании с вареными зернами кукурузы. Сменил он и груз, поставив свинец покрупнее, потому что вечернее течение стало поволакивать легкое грузило к берегу.
Забросив донку, он решил сосредоточиться на ней, отложив на время американскую снасть. К тому же захотелось помочиться. Он спрыгнул с бетонной площадки на прибрежный песок и прислонился к стволу осины, наклоненной к воде. Переливчатый звон струи заглушил шорох кустарника, раздвинутого кем-то. Он едва успел отдернуть руку и задвинуть молнию на ширинке, как услышал голос Рэчел:
— Тэдди, вот ты где прячешься от меня!
Он, стоя спиной к тропинке и поправляя брюки, начал было подбирать слова, чтобы поделикатнее ответить дочке хозяина, как увидел, что тонкий конец японского удилища резко наклонился и катушка начала упираться в край ведра. Он забыл про Рэчел, махнув с берегового песка обратно на бетонную пристань. Подняв спиннинг, он начал крутить ручку катушки, подтягивая рыбу. Это была большая рыба, судя по тому, как она упиралась, противясь леске, наматываемой Федором на катушку. «Сом или карп, — радостно подумал он. — Только бы не упустить!» И, подтягивая рыбу к берегу, он дышал в такт осторожным вращениям ручки спиннинга. Так дышат марафонцы в конце бега. Так осторожно и размашисто дышат в предвосхищении оргазма, завершающего долгую любовную ночь.
