— Теперь я вас всех вспомнил, — ахнул, как филин из леса, Вальтер. — И даже всех троих вместе: Владимира, Лизу и Германа. Я был в те незапамятные времена студентом-медиком и дежурил по вечерам санитаром в амбулаторной травматологии. Это было в больнице Эрисмана, в двух шагах от набережной речки Карповки. Я увлекался джазом, играл на саксофоне и мечтал приобрести кларнет. Так что я наведывался в музыкальную комиссионку. Отлично помню долговязого подростка с черным футляром виолончели. Вы туда приходили несколько раз, пока не продали инструмент известному перекупщику Арону Германовичу.
— Ну, знаете, Вальтер, никакому не перекупщику, а мастеру-реставратору! — запротестовал Герман.
— Да, мастером он был — не откажешь. Покупал за десятки, а перепродавал за сотни! — отрезал Вальтер и взглянул победительно на Лизу.
— Это я так для краткости сказал, что приходил в комиссионку однажды. Конечно, несколько раз, пока не освоился и не продал виолончель Арону Германовичу.
— Вас по деду назвали? — обратился я к Герману.
— Какая разница, если нужно восстановить истину! — запальчиво отмахнулся инженер.
— Что за связь между кларнетом и травматологией? — спросила Лиза в недоумении, не ответив Герману, но обратившись к Вальтеру.
— А вы не помните?
— Что именно?
— Как втроем (девочка и двое подростков) прибежали в травматологию за помощью: кровь хлестала из носа у одного подростка: невозможно было остановить.
— Неужели все это было? — переспросила Лиза.
— Зачем вспоминать неприятные вещи! — отмахнулся Герман.
— Ты, Герман, как всегда, предпочитаешь отмалчиваться! Тишком да молчком! — возмутилась Лиза.
— Господа, господа, приостановим полемику! — без всякой надежды взывала профессорша, втайне наслаждаясь разгорающимся русским скандалом. — Перейдем к тушеной баранине с гречневой кашей.
Она принесла громадную посудину с кашей, на верхушке которой, как снег на вершине горы, плавился кусище коровьего масла. Баранину же профессорша (вспомнил — по имени Варвара!) подала в чугунном горшке, добавив:
— Впрочем, Владимир, продолжайте вашу историю. Очень русская повесть получатся.
— Вначале, когда я достоялся в очереди к оценщику, тот громким голосом назвал свою цену, которая показалась мне вполне приемлемой. Меня устраивали любые деньги, лишь бы поскорей. Однако, наклонившись ко мне, оценщик шепотом посоветовал подождать, пока приедет Арон Германович. Он, мол, предложит лучшую цену, и не надо будет ждать продажи, то есть заветные деньги я получу сразу и без вычета комиссионных процентов. Короче говоря, я дождался и продал виолончель Арону Германовичу. Денег я получил так много, что хватило на пачку папирос «Беломорканал» и два билета в кинотеатр «Великан» — для меня и девочки Ани, которая жила неподалеку. И еще осталось много. Кинозал был полупустой, поэтому мне продали билеты, хотя на афише было написано, что до шестнадцати лет вход запрещен. Это был французский фильм «Скандал в Клошмерле» с весьма пикантными кадрами. Мы ели одно мороженое на двоих. Откусывать от края, который только что побывал на зубах и на языке у девочки, было все равно что целоваться. Но когда я вернулся домой, меня стали мучить сомнения: что будет, если и в самом деле старушка хватится виолончели покойного брата? Решится продать или просто вспомнит об умершем и захочет погладить инструмент, с которым брат был дружен всю жизнь, сроднился с ним. Словом, едва дождавшись следующего утра, я помчался в комисионный магазин разыскивать Арона Германовича. Перед комиссионкой, как всегда, клубилась толпа продающих (из-под полы) и покупающих (нелегально) музыкальные инструменты. Я направился прямо к оценщику, который, на мое везение, скоро освободился. Я спросил: как найти Арона Германовича? По особенной усмешке маслянистого рта, обрамленного рыжей округлой бородкой и такими же усиками, я понял, что напрасно к нему обратился. Но все же не смог удержаться, чтобы еще раз не спросить об Ароне Германовиче. Ясного ответа я не получил. Более того, оценщик развел руками в недоумении и показал на двери магазина и на толпу перед входом, что значило: сам разбирайся со своими проблемами. И опять, как в тот раз, когда я несколько дней ждал Арона Германовича, чтобы продать виолончель, каждый день приходил к комиссионке и ждал. Так пролетали мои каникулы. Через день я приноровился: пристроился с книжкой на ступеньках соседнего дома. С книжкой было повеселее: читать и наблюдать за толпой. Наконец, на третий или четвертый день появился Арон Германович. Кажется, я забыл дать его портрет…
Совершенно неожиданно мой рассказ был прерван репликой Германа:
— Стоит ли углубляться в подробности? Банальная история, в которой не отличишь выдумку от реальности!
— Нет, отчего же?! Реальность давеча прорисовалась в моей памяти о случае в травматологии, — заметил Вальтер.
— И мне вспоминается что-то происходившим в реальности, как в давнем сне, — поддержала Лиза-Лизанька беседу, поперечив Герману.
Арон Германович, Герман, Лиза — были связаны магическими линиями. И проявилась эта связь к моменту моего рассказа за ужином у профессорши. А на самом деле все могло быть притянутым за уши. Мало ли на свете людей с именем Герман?! Все так, если бы я не взглянул на Германа внимательно после его реплики. Герман как-то передвинулся на стуле, свет из-под абажура выхватил его острый подбородок и редкие зубы, и я вспомнил лицо Арона Германовича. Никаких сомнений не было: это были отец и сын. Возраст, в который входил Герман, приближался к возрасту Арона Германовича тех лет.
А тогда единственным моим желанием было вернуть виолончель в кладовку. Я чувствовал всем собой, каждой клеточкой души и тела, что не хочу и не могу быть вором. Вы вправе спросить: а на что я рассчитывал? Ведь даже при самом лучшем раскладе, то есть когда я достану в долг деньги и попытаюсь вернуть Арону Германовичу в обмен на виолончель, мастер вряд ли согласится отдать инструмент. Да и наверняка виолончель была перепродана кому-нибудь! На что я рассчитывал? На что рассчитывают тысячи наивных людей, совершивших ошибки и готовых эти ошибки исправить? На чудо! Полагаясь на чудо, я подошел к Арону Германовичу:
— Я продал вам чужую виолончель, Арон Германович. Пожалуйста, верните инструмент, Арон Германович. Я отдам деньги, Арон Германович!
Он полоснул меня тенью острого подбородка и оскалился редкими коренастыми пеньками зубов:
— Вы сошли с ума, молодой человек! Я вас вижу в первый и, надеюсь, в последний раз. А если вы еще раз подойдете ко мне, я вызову милицию. Вас арестуют и сошлют в колонию для малолетних преступников. Тем более что сами признались, что продали кому-то чужую вещь.
У меня хватило ума отойти в сторону. Я решил выследить Арона Германовича, отнять виолончель у него или у того, кому он перепродал инструмент, и вернуть на место в кладовку. Я сделал вид, что ухожу. Более того, запрыгнул на заднюю подножку трамвая номер восемнадцать и на повороте, когда меня невозможно было увидеть тем, кто кружил около комиссионки, спрыгнул и крадучись вернулся. Был конец июня. Вечерело. Сирень цвела, как сумасшедшая. Я спрятался за кустом сирени. Арон Германович был хорошо виден. Так, наверно, наблюдает охотник за каждым перемещением преследуемой жертвы. Арон Германович ходил кругами среди толпы. Ждал кого-то? Присматривался? Охотнику лучше не думать, что на уме у преследуемого. Еще полчаса Арон Германович кружил среди толпы, после чего пошел к трамвайной остановке. Короткими перебежками я следовал за ним. Как только Арон Германович замедлял шаг, я вжимался в какой-нибудь выступ здания, прятался за очередной столб, пристраивался к торопившемуся пешеходу — делал все, чтобы Арон Германович не заметил меня. Он ждал трамвая. Я прятался за кустами сирени. Подошел номер восемнадцать. Арон Германович сел в передний вагон. Трамвай направлялся на Выборгскую сторону. Я опять запрыгнул на подножку заднего вагона и остался на площадке. Народу было мало, и оба вагона проглядывались насквозь. Важно было не пропустить, где жертва сойдет с трамвая, и узнать, куда направится. Я наблюдал за Ароном Германовичем, прижавшись к стеклу второго вагона. Он сидел, неподвижно глядя в одну точку, как будто боялся выплеснуть что-то. Удачу? Трамвай свернул с набережной реки Карповки, проехал мимо площади Льва Толстого, повилял железными боками, со звоном промчался вдоль ограды больницы Эрисмана, простучал над мостом, соединяющим Петроградскую и Выборгскую стороны, свернул на проспект Карла Маркса, пролетел вдоль детской больницы, мимо конфетной фабрики имени Микояна и остановился окончательно, чтобы высадить Арона Германовича на остановке «Сердобольская», около пятиэтажного дома, торчавшего напротив железнодорожной станции Ланская. В последнюю минуту Арон Германович вышел из трамвая, оглянулся и направился к подъезду. Я спрыгнул с подножки, как только трамвай тронулся с места. Арон Германович вошел в подъезд.
