— Здравствуй, умница, — рассмеялась Лена Уитмен и погладила жука по спинке. Поляков замер в оцепенении. Сашенька Тверская уставилась в Лену Уитмен, как в зеркало. Хозяйка дома, казалось, не была ничуть удивлена.
— Здравствуй, сестричка, — обратилась она к Сашеньке. — Вот мы и встретились. Нас разлучили совсем малышками в детском доме где-то под Тулой, кажется, поблизости от Ясной Поляны. Лев Толстой позаботился о будущих сиротах. Меня оттуда забрали богатые американцы — судовладелец Уитмен и его жена, которая вскоре умерла. Как только мне исполнилось восемнадцать лет, Уитмен женился на мне и завещал всяческие богатства в акциях, золоте и драгоценностях, которые в его роду скопились за триста лет существования судовладельческой фирмы «Ньюпорт-лайн». Теоретически я владею всеми этими богатствами, а практически, кроме денег в банке и ежегодных отчетов моего менеджера, не видела ничего. Особенно драгоценности, которых я так и не смогла найти.
— Вот они там! — воскликнула Сашенька и попробовала перехватить поводок, за который Лена Уитмен держала Жужу. Но та не давалась. Да и хозяйка дома Эдгара По не отпускала поводок. Поляков не знал, что сказать, потому что в его планы вовсе не входило делиться найденными богатствами с кем бы то ни было, включая Сашеньку Тверскую и хозяйку дома Эдгара По. Он предпочитал молчать, наблюдая за предполагаемыми сестрами-близнецами. Сашенька же Тверская была готова довольствоваться хотя бы частью богатств, обнаруженных в подвале. А для этого она с готовностью предложила Лене Уитмен версию своей жизни, которая сводилась к тому, что она, горько проплакав несколько месяцев после разлуки с любимой сестричкой Леной, смирилась, получила высшее образование в Московском университете и была принята в аспирантуру университета Сан-Диего. История ее учебы в аспирантуре под началом Эдуарда Полякова нам известна.
— Вы же не будете с ними судиться? — запальчиво сказал карлик Карл, появившийся из подвала и прочитавший дерзкие мысли Эдуарда Полякова.
— Естественно, до суда дело не дойдет. Тем более что с одной из них, а быть может, с обеими я обручен, — парировал Поляков.
Сашенька молчала. А Лена Уитмен была искренне удивлена.
— Проще простого, если предположить, что вы обе однояйцевые близнецы, то есть эмбриологически — один и тот же организм, разделенный последующими командами генов, — отпарировал Поляков.
— Ну, знаете, профессор, не кажется ли вам, что предложенная гипотеза заходит слишком далеко?
— Что же вы предлагаете? — спросил Поляков запальчиво.
— Вы берете из подвала столько драгоценностей, сколько поместится в ваш портфель, и немедленно покидаете Провиденс. Карл, помоги профессору и проводи в аэропорт, чтобы убедиться! — приказала она карлику.
Поляков и карлик Карл нырнули в подвал.
— А ты, сестричка, оставайся жить в моем доме. Есть у меня на примете один молодой писатель с кафедры литературного мастерства. С ним ты забудешь своего Эдуарда Полякова навсегда.
Наконец Лена Уитмен обратила внимание на золотоглазую Жужу:
— Ты, моя красавица, когда Поляков уедет, закрой до поры до времени дверь в подвал. Да так, чтобы и комар носу не подточил.
Май 2009, Бостон
Герман и Лизанька
Однажды небольшая компания русских эмигрантов ужинала у профессорши-славистки из местного университета, ирландки, да к тому еще и вегетарианки, влюбленной в Россию и русскую литературу. Наверняка и вольтерьянки, не столько из-за любви к Вольтеру, сколько из сочувствия писателю-модернисту, свалившемуся тогда в тяжелом недуге, а до этого опубликовавшему роман «Вольтерьянцы и вольтерьянки». Но рассказ не об этом. Не о Вольтере. И даже не об Аксенове. Обликом профессорша-хозяйка (серо-сивые волосы пучком на затылке, выпуклые глаза, набухшие сливами веки, тяжелая шея) напоминала Надежду Константиновну Крупскую, жену и соратницу вождя революции.
История была связана с другом популярной в местных университетских кругах музыкантши по имени Лиза или Лизанька — как ее звали близкие знакомые, обязательно ходившие на все ее концерты. Ходили из приятной обязанности близкого знакомства. Обзванивал и рассылал приглашения инженер по имени Герман. Говорили, что отношения у них начались давным-давно в Ленинграде. Германа и различали как давнишнего друга Лизаньки-виолончелистки. Так что и она была вовлечена в историю.
Должен оговорить, что я только что приехал из Бостона в этот университетский городок. Меня пригласили на два семестра прочитать курсы: Литература и медицина и Русские писатели — врачи. Мне сразу показалось, что я прежде был знаком с Лизанькой и с ее другом Германом — инженером из местного заводика, выпускавшего электрические открыватели консервных банок. Постепенное узнавание персонажей является уникальным приемом приближения к настоящему времени событий, которые происходили в давней реальности и переносились по ходу беседы из кулис памяти на сцену застолья при помощи словесных конструкций как целые блоки. Собственно, это был кукольный театр, показанный о прошлых событиях, которые превратились в ожившие слова и родили другие события второй и третьей генерации. Весь этот мемуарный кукольный театр развернулся в течение одного вечера, в течение одного ужина, как говорится, не выходя из-за обеденного стола.
За накрытым столом, кроме хозяйки, сидели четверо: Лизанька-виолончелистка, Герман, Вальтер-педиатр и я (Владимир). Поговаривали, что Вальтер влюблен в Лизаньку. Но за Лизой ухаживал, и вполне серьезно, Герман, которого не любили, но в то же время считались с обстоятельствами и переносили его присутствие. За спиной у Германа всем очень хотелось сосватать Лизаньку с Вальтером. Он недавно эмигрировал, сдал экзамены на диплом американского врача, прошел резидентуру и сразу стал объектом внимания незамужних барышень и молодых одиноких дам. Считалось, что Лизанька вынуждена принимать ухаживания Германа, чтобы не прослыть засидевшейся старой девой. Герман за столом преимущественно молчал. То есть, по русскому представлению, вел себя букой, лишь изредка вставляя в застольную беседу несколько словечек, да и то чаще всего ядовитых. Например, рассказывал Вальтер (под большим секретом!), как аспирантку кафедры биохимии застукали, когда она выходила из мотеля с известным доктором офтальмологии (не будем называть имен!), а Герман, молчавший до этого, как рыба, взял да и бухнул:
— Да эта аспирантка Полторацкая прямо экскурсии водит в мотель. Еще хорошо, что индивидуальные экскурсии!
Правда, для разрядки ситуации Вальтер успел отшутиться:
— Любит девушка изучать процессы репродукции!
И так далее. Словом, все предпочитали, чтобы Герман отмалчивался.
По русскому обычаю, начали с закусок и крепких напитков: водочка-селедочка, рыбка заливная, паштет из куриных печенок, салат оливье и прочий известный ассортимент из русского магазина, который для пристойности назывался «Европейское дели». Так что вегетарианство профессорши не помешало пиру духа и плоти. После закусок хозяйка водрузила на стол кастрюлю с ароматнейшей солянкой. И начала разливать поварешкой по ненасытным хохломским плошкам. Запивали солянку столичной водкой. Завязалась застольная беседа. Профессорша, кроме того что во всем подражала русским обычаям, была еще к тому же собирательницей необычайных историй из жизни реальных лиц, как правило, ее знакомых. Известно, что американцы выделяют целый класс литературы (полубеллетристики-полумемуаристики), основанной на воспроизведении реальности (real stories) художественными приемами. Поговаривали, что профессорша держит под столом магнитофон и записывает все разговоры, а потом расшифровывает магнитофонные записи. Поговаривали также, что она собирается издать целый том подобных историй. Вполне понятно, с зашифрованными именами.
