Оставь мне себя немножко.
Элтон Джон садится за пианино, придвигает микрофон и запевает Candle in the Wind
[137].
– Смотрите! – кричит Шарлотта.
Они с матерью приветственно машут руками, словно зрители всего мира могут увидеть их, сидя у телевизора. Камера, закрепленная на стреле подъемного крана, медленно движется, показывая людей на стадионе, они восторженно кричат, узнавая свои сияющие лица в толпе на гигантском экране.
– Вон там Фло и Жан-Макс! – кричит Нати.
А теперь камеры перенесли нас на пляж Джакарты. Концерт, наверно, транслируют во все страны планеты Земля. Миллионы зрителей, миллиарды телезрителей. Самое грандиозное музыкальное событие со времен Live Aid 1985 года.
Как и все, я следил за сообщениями о цунами в Индонезии. И упрекнул себя, когда впервые услышал по радио название этого города – Джакарта. Я почти не слушал продолжение – ужасающие данные о числе погибших, раненых, лишившихся крова; единственное, что стояло у меня перед глазами, это воспоминание о гостиничном номере на двадцать первом этаже отеля Great Garuda. А единственной неотступной мыслью было осознание, что несчастье, постигшее всех этих людей в Джакарте, весило куда меньше, чем то, что пережил там я. На пороге смерти можно, не стыдясь, признаться в таких вещах. Признаться в том, что самая легкая любовная печаль приносит больше страданий, чем самый страшный из катаклизмов. Что даже если наша планета перестанет вращаться, даже если разразится Третья мировая война, даже если земная температура повысится на десять градусов, все это будет сущим пустяком в сравнении с тем, что творится в вашем сердце. С той секунды, когда оно перестанет биться, потому что женщина – одна-единственная женщина – решила вас покинуть…
Элтон Джон кончает петь. Бурные аплодисменты. Честно говоря, пора бы сменить этот трюк с Candle in the Wind, который он демонстрирует при каждом значительном событии. Аплодисменты затихают. На экране мелькают кадры с видами Гайд-парка, пляжей Копакабаны, площади Трокадеро, проспекта Омотесандо, пьяцца дель Пополо, Эдем-парка, «Уэмбли», «Камп Ноу». Ну конечно, «Уэмбли», где затянувшуюся паузу разрывают нетерпеливые крики.
В палате тоже все смолкли. Не знаю почему. Постепенно крики умолкают и на экране. Миллионы телезрителей – и почти ни одного звука.
Может, я умер? Может, они все говорят, а я их уже не слышу?
Может, после того как человека покидают обоняние, осязание, вкус, он расстается и со слухом? Может, мне осталось только зрение?
По крайней мере, вот этого я вижу.
Вижу какого-то типа небольшого роста, который неторопливо выходит на сцену «Уэмбли».
И вдруг я его узнаю! Роберт Смит! Подумать только, ведь я с ним встречался! Даже носил за ним гитару – когда-то давно, в прошлой жизни. Он садится за пианино.
Следом в круге света появляется Карлос Сантана с гитарой на ремне, господи, сколько же его музыки я переиграл в свое время, от Сан-Диего до Тихуаны! За ним идет Марк Нопфлер – тоже мой идол, второй идол, потом Джефф Бек, Джимми Пейдж, Дэвид Гилмор, Кейт Ричардс, возвращаются Элтон Джон и Эд Ширан, а с другой стороны выходят Стиви Уандер, Игги Поп, Патти Смит, Брайан Мэй… Боже мой, да они собрали там весь пантеон! К ним присоединяются Стинг, Боно, Трейси, Нора, Ди-Ди… Теперь я понимаю, чего так нетерпеливо ждала вся планета, – черт возьми, они все здесь, их не меньше сотни, а вот и Мадонна в обнимку с Рианной; я даже не всех узнаю, они стоят в четыре ряда, тесно прижавшись друг к другу… нет, на сей раз я точно умер, не иначе, или подсознание собрало вместе всех моих кумиров для финального снимка, перед тем как я рухну в черное небытие.
Однако концерт выглядит до ужаса реальным.
Марго опускает голову на плечо Лоры. Шарлотта и Нати плачут – я не понимаю почему. Кажется, я уже мало что понимаю.
Значит, они съехались сюда, чтобы присесть на кровать рядом со мной, с обеих сторон. Роберт Смит оглядывает собравшихся на сцене, словно проверяя, все ли тут, и прикасается к клавишам.
Шарлотта берет меня за правую руку, Нати сжимает левую.
Три ноты.
А потом его голос. Он поет по-английски, но мой мозг – испуганный, свихнувшийся – синхронно переводит эти слова на родной язык:
Когда новый день наконец займется,
Когда тот, кто спал, на заре проснется…
Не могу понять, жив я или уже умер.
Прожектора освещают Пола Маккартни, от его голоса сотрясаются стены.
И ранняя птица в небо взовьется
В лесу, где встретили мы рассвет…
И тут вступает Брюс Спрингстин:
Бесследно растает наш легкий след.
Первый ряд расступается. У Боба Дилана удивленный вид, хотя и не такой удивленный, как у меня! Мое тело вздрагивает, когда он мурлычет вполголоса, словно исполняет классический американский фолк-рок:
Оставь мне себя немножко.
И все остальные подхватывают:
Пусть не целый цветок, хоть один лепесток…
Неужели я действительно написал эти слова, сочинил эту музыку?!
Шарлотта и Нати крепко сжимают мои руки.
Значит, я еще не умер.
Карлос, Кейт, Марк, Брайан, Дэвид и Джефф импровизируют рефрен моей песни на шести гитарах – тот самый рефрен, который я сочинил экспромтом, а затем повторял столько раз. Тысячу раз.
Толпа подхватывает и поет его во весь голос – в Париже, в Токио, в Джакарте, в Лос-Анджелесе, в Барселоне и Монреале – так слаженно, словно миллионы людей знают эту песню наизусть, словно она навсегда вошла в их сердца. Моя музыка. Мои стихи.
Когда наш остров в пучину канет,
Когда гроза нас в полете застанет…
Если я еще жив, то знаю одно: теперь могу умереть спокойно. Мой взгляд затуманен слезами, как глаза Шарлотты и Нати. Теперь я уверен: это самый прекрасный день в моей жизни.
Оставь мне себя немножко:
Искорка взгляда – уже награда,
Го́лоса звук – спасенье от мук,
Слеза на мгновенье – почти извиненье,
Взмах руки на прощанье – почти обещанье.
В конце концов, я, может быть, сочинил шлягер, который будут бесконечно исполнять в раю?
* * *
Оливье пробует переключиться на другую программу. Безуспешно. По всем каналам передают одно и то же.
