Но перед этим я хочу признаться тебе еще в одном, Ил, в единственной вещи, которую я не понимала все эти двадцать лет и которую помог мне понять Батисто и даже Улисс – на свой манер. Я так сильно любила тебя, Илиан, не только за то, что ты был милым, привлекательным юношей, страстным любовником и будущим идеальным отцом… Таких мужчин на свете миллиарды. А я любила тебя так сильно, потому что ты был выдающейся личностью. Одаренным артистом. Сверходаренным. Но слишком скромным, чтобы признать себя талантливым. Ты нуждался в женщине, которая твердила бы тебе это изо дня в день, помогла бы уверовать в свой талант. Я не смогла этого сделать много лет тому назад и никогда себя не прощу. Так вот, постарайся не поддаваться усталости еще несколько минут, любимый мой, и послушай: ты не заурядное создание, не мелкая сошка, ты один из тех людей, кто оставляет частицу себя на этой земле. И я благодарю тебя, Илиан, благодарю за твою любовь ко мне, я ею горжусь. А теперь спи, отдыхай, обожаемый мой гитарист. Я люблю тебя. Любила, люблю и буду любить всю мою жизнь.
Касаюсь губами его губ.
И на цыпочках выхожу из палаты.
63
2019
– ИЛИАН —
Когда я проснулся в своей палате, на этой кровати, опутанный с головы до ног проводами, передо мной светился огромный экран.
Экран телевизора вдвое большего, чем тот, что стоял здесь прежде.
В комнате много народу – медсестры, врачи, мои близкие. Они принесли стулья, кое-как разместились вокруг моей кровати. Их тут человек пятнадцать, не меньше. В общем, неожиданное пробуждение.
Признаться, я не совсем понимаю, жив я еще или уже мертв. Не могу шевельнуть рукой, повернуть голову, сфокусировать взгляд; у меня хватает сил только держать глаза открытыми и смотреть прямо перед собой.
Но мне довольно и этого.
Впервые в жизни я окружен всеми, кого люблю.
А на экране Эд Ширан поет Perfect
[135].
Дочери Нати – Марго и Лора – тоже здесь, они представились мне. Обе хорошенькие, обе вежливые, обе мне улыбаются, сидя по разные стороны моей кровати. Все это похоже на последнее посещение папочки перед его кончиной.
Кажется, они уже подружились с Шарлоттой, особенно Лора, однако мне почему-то кажется, что именно Марго станет ее любимой сестрой, когда свыкнется с этой новостью. Они почти однолетки. И характеры у них очень похожи. Характер их матери. Эдакие вольные пташки! С неодолимой тягой к свободе, которая вселяет такую гордость и такую горечь в того, кто построил для них гнездо.
Эд Ширан допел. Шарлотта оборачивается ко мне – видно, хочет убедиться, что я еще дышу, – и продолжает шептаться с Лорой. Значит, вот это и есть умирание? Сказать себе, что жизнь будет продолжаться, но уже без тебя. Что если все в порядке, если все ладят друг с другом, если молодые, которых вы вырастили, процветают, то не стоит цепляться за жизнь, пытаться участвовать в ней. Так бывало, когда Шарлотта приглашала к нам подружек на Хэллоуин. Я поднимался на пыльный чердак, завешанный паутиной и рваными простынями, и, убедившись, что все хорошо, на цыпочках ретировался. Вот и сейчас я удалюсь незаметно, на цыпочках.
Именно так следует поступать, если вы не загубили тех, кто вас любил, и тех, кого вы любили. Если вы только взяли их себе на время, на свой век, и вернули обратно перед уходом, вернули счастливыми.
Адель, сменившая Эда Ширана, заводит Someone Like You
[136], и песню подхватывают миллионы голосов.
Натали тоже не отрывает глаз от экрана. Нати, маленькая моя ласточка, как бы мне хотелось ответить на твой поток слов – недавно, когда ты сидела у моего изголовья, – ответить тем же, сказать: да, я тебя слышу, я всегда слышал каждое твое слово, ждал их все эти годы и теперь могу уйти спокойно. И еще хотел бы тебе сказать, что ты слегка преувеличила, расхваливая меня, – в моем нынешнем состоянии уже поздно осуществлять мечту несостоявшегося гитариста. Зато ты еще не объяснила, какой сюрприз меня ждет. Что же это за сюрприз, Нати?
Но вот главное, что я хотел бы тебе сказать: ты все так же красива.
Я гляжу на тебя. Ты слегка щуришься, как будто твое зрение чуть ослабло, и это рисует в уголках твоих глаз милые морщинки, похожие на следы ласточки, а вовсе не на гусиные лапки.
Я вижу тебя. Вижу, как ты откидываешь кончиками пальцев прядь со лба. До чего же я люблю этот жест! Как счастлив, что ты не отрезала ее, а оставила, дав поседеть.
Я рад, что ты остаешься в надежных руках своего столяра. Даже то, что он не захотел со мной говорить, и уж конечно, не захотел простить, что он захлопнул дверь моей палаты, доказывает, как сильно он тебя любит. И пусть изольет всю свою злость на меня – тем лучше он примет Шарлотту. Может быть, именно Шарлотта попросит его напилить доски и собрать из них мой гроб. Наверно, он сделает его мастерски и с удовольствием. Он ведь талантливый мужик. Бездаря ты бы не полюбила, Нати. Так что пусть постарается. В конечном счете ты выбрала его. Он победил! Считается, что мужья-рогоносцы – жертвы, но нет, ведь именно из-за них любовники обречены на ложь и страдания, вынуждены скрываться, разлучаться с любимыми. Именно они – хозяева положения, победители в ореоле своей супружеской чести, затмевающей жалкую ложь посягателей на их жен.
На сцене Мадонна заводит свою молитву, раскинув руки, извиваясь в танце. Подумать только – Мадонна танцует в моей палате! И медсестры – те, что стоят, – повторяют ее движения. Я не очень понимаю, для чего они все собрались тут, никто мне этого не объяснил. Хотя… Окей, я, кажется, понял: они провожают меня на поезд, идущий в небытие, но я не знал, что на перроне соберется столько народу. Особенно этих, чужих, которые больше заняты телевизором, чем заботой обо мне. Я и все остальное не очень понимаю. Например, то, что рассказали мне полицейские. Я не захотел слушать подробности – про Улисса, про несчастный случай, про машину, которая не затормозила, про украденные авторские права. Слишком поздно, чтобы вникать во все это. Когда полицейские забирали Улисса, я ему улыбнулся. Наверно, из солидарности. Не знаю, в какие игры жизнь заставила нас играть, но, думаю, мы оба проиграли.
Я вздрагиваю. По крайней мере, внутри моего неподвижного тела что-то взволнованно дрогнуло. Ты вскочила, Нати, одновременно с Шарлоттой. Вы указываете на экран. Это простое движение зажигает слабый огонек в моем пустом сознании. Какое чудо – видеть вас рядом, мать и дочь! Вам еще многое придется наверстать, но у вас есть время. Слабый огонек у меня в голове силится разгореться, обратиться в живое пламя. Если бы я мог заговорить, я бы сейчас в шутку сказал тебе, Нати: «Какое счастье, что я сам воспитал Шарлотту, иначе ты отняла бы ее у меня, мою маленькую принцессу, и никогда не позволила причесывать ее, одевать, приглашать к ней подружек, играть в прятки, переживать все эти чудесные мгновения; ты оставила бы на мою долю отцовский авторитет и скупую отцовскую ласку, как в большинстве семей». И мне хочется сказать тебе, Нати, что я все-таки выиграл!
