– Не бойся, дорогой. Главное, не бойся. Я не собираюсь бросать мужа… – Тут я выдерживаю долгую паузу, а потом вмиг убираю с лица серьезное выражение. – Во всяком случае, прямо сейчас! – Подхожу к постели танцующими шажками и одним прыжком оказываюсь рядом с ним.
Илиан останавливает меня, сжав одной рукой мою руку, а другую положив мне на бедро.
– Я не шучу, моя принцесса. Я способен показать два-три фокуса. Развлекать тебя один день. Или одну ночь. Но это ничего не меняет. Я тебя не сто́ю.
Он лежит, вытянувшись. Откинутая простыня обнажает тело до первых завитков внизу живота. Я люблю его. Люблю еще больше именно за то, что он не пытается меня умыкнуть, за то, что не пытается выманить у меня ласки в обмен на лживые обещания. За то, что он не похож на негодяев, которые так поступают. За то, что он готов скорее потерять меня, чем сделать несчастной. Какой мужчина способен на подобное самопожертвование?!
– Прекрати, хватит!
И я долго смотрю на него, прежде чем спросить:
– А что там – в твоем мешке безнадежных надежд?
Ил не отвечает. Он сейчас похож на маленького растерянного мальчика. За стеной, в гостиной, звучит музыка, которую слушает Батисто. Слишком громкая.
Несколько фортепианных аккордов.
Let It Be.
Ил прикрывает глаза.
– Вот это! – шепчет он.
Я не понимаю:
– Что – это?
– Именно это – Let It Be. Или Angie. Или Hotel California. Вот моя надежда – написать песню, которая останется! Музыку, которая меня переживет. Такую, чтобы она вошла в жизнь людей, чтобы они ее насвистывали, чтобы она вызывала у них воспоминания, образы, дарила мужество. Я уверен, что это единственный способ достичь бессмертия.
Негодяй не оставляет мне выбора! Я обнимаю его, целую так, что у нас обоих захватывает дух, – пусть знает, что есть и такой способ достичь бессмертия.
И мы не дышим целых три минуты, пока за стеной не замирают звуки фортепиано.
Let It Be закончилась.
Я встаю на колени. Можно подумать, что я молюсь, понурив голову; мои груди подрагивают над его животом, разверстые губы чрева почти касаются его лица.
– Я помогу тебе, Ил… Обещаю. Мы понесем его вместе – твой мешок с надеждами. И вместе станем бессмертными.
Я знаю, что Ил сейчас протянет руки, чтобы сжать мои груди, раздвинет мне ноги, чтобы проникнуть внутрь языком. Лишь бы заставить меня замолчать, доставив наслаждение.
– Только посмей, Ил… Только посмей сказать, что мы на этом и кончим, что ты сможешь жить без меня!
– …
– Мы станем сильнее всех. Хитрее всех. Только дай мне немного времени. У нас впереди еще целая жизнь, чтобы любить друг друга.
Целая жизнь… И самолет, который вылетает в Руасси через три часа.
Его руки ложатся на мою грудь – ту, под которой бьется сердце. Со скоростью тысяча километров в час. Я продолжаю свою литанию:
– У нас с тобой целая планета, чтобы любить друг друга, Илиан. Через два дня я лечу в Джакарту.
– Знаю, ты говорила это в Монреале, моя ласточка.
– Я вылетаю из Руасси и возвращаюсь в Руасси. Ты… ты мог бы встретить меня в Париже?
Простыня соскользнула на пол. Теперь Ил и впрямь проснулся, окончательно проснулся. Я борюсь с искушением опуститься еще ниже, добраться до острия его желания, вобрать его в себя, втянуть, проглотить.
– Нет… Это невозможно… После поездки в Барселону Улисс подыскал мне новый контракт. Я так долго его упрашивал…
– Новый контракт? Где, в каком месте?
Мои пальцы ласкают восхитительно крепкий член, губы жаждут поучаствовать в пиршестве. Я наклоняюсь, но Илиан движением влюбленного дзюдоиста переворачивает меня на спину.
И вот он уже на мне.
– Да ерундовый контракт, говорить не о чем! – шепчет он. – Гитаристом в баре отеля люкс.
– Где?
Илиан проникает в меня.
– В Джакарте.
В Джакарте…
Ил уже во мне.
Джакарта!
Значит, наш роман – самый прекрасный в мире – продолжается! Я уже не чувствую своего тела, наслаждение захватывает, сжигает меня, и каждая капля крови, каждая клеточка плоти сулит бесконечное блаженство. Такая уверенность приходит единственный раз в жизни.
– Я люблю тебя, Илиан… люблю… ЛЮБЛЮ!
Ил не останавливается. Ведет меня к вершине наслаждения.
– Куда мы идем, Натали? До чего мы вот так дойдем?
– До Джакарты.
Наши тела сливаются в оргазме. Наши души воспаряют к небесам. Оставив на постели две измученные телесные оболочки.
– А потом?
– А потом нас ждут целая жизнь и целая планета, чтобы любить друг друга.
Оставь мне себя немножко:
Пусть не целый цветок, хоть один лепесток,
Брошку, сережку, к сердцу дорожку…
41
2019
Почему требуется столько предосторожностей, чтобы пропустить пассажиров в самолет? Ведь не подвергают же людей досмотру перед посадкой в поезд, в автобус, на корабль, а ведь там тоже можно все разнести вдребезги, если какой-нибудь псих решит это сделать. Привыкнув к сокращенным до минимума формальностям в отношении летного состава, я редко задавалась этим вопросом. И вот теперь, зажатая в толпе пассажиров, терпеливо ожидающих своей очереди перед воротцами металлоискателя аэропорта Прат, нахожу задержку нестерпимой. Перед нами не меньше полусотни пассажиров, которые должны поставить на транспортер свои сумки, выложить ключи, украшения, мобильники, ремни, обувь. Мы, все семеро, молча ждем своей очереди; близнецы увлеченно сосут «чупа-чупсы», то и дело обмениваясь ими на столике коляски; Лора пытается развлечь остальных разговором.
– Все-таки наш вояж удался, правда? – И сама же настаивает, вспоминает, обсуждает, поздравляет нас и себя с успехом, строит планы на будущее: – Хорошая была идея, вы согласны? Это можно повторить, всем вместе, почему бы и нет?
– Конечно, Лора, конечно! Не беспокойся, все хорошо. Ты замечательно все это придумала!
Даже если Оливье сейчас не говорит ни слова.
Ему очень не понравилось, что я где-то пропадала до самого полудня. И моя выдумка насчет разговора с Флоранс и ее брака с командиром Балленом его ничуть не убедила. «Нет, ты представляешь, Оли?!» – «И это заняло у тебя все утро?» Как не убедил и мой подарок – керамическая кружка в стиле Гауди. Да, я согласна, что подарочек так себе, но чем еще, будучи в Барселоне, доставить удовольствие человеку, который не любит ни футбол, ни живопись? Видно, что Оливье не терпится вернуться домой. Я часто смеюсь над ним, когда мы бываем в гостях и он сразу после кофе начинает позевывать и смотреть на часы: его тянет в мастерскую, как лошадь в свою конюшню.
