Он машет человеку за прилавком фастфуда, стоящему у гриля, который дымит не хуже выхлопных труб автомобилей, заполонивших бульвар Сансет. Не знаю, что он заказывает – еще несколько литров Stone IPA? Или пару-тройку бургеров «Калифорния»?
Двое каких-то типов в галстуках лавируют между пластиковыми стульями, пробираясь к двери здания Molly Prod. Они вежливо кланяются Улиссу, который едва заметно кивает в ответ. Контраст между этими золотыми мальчиками музыкальной индустрии и опустившимся Улиссом очевиден. Официант приносит нам две литровые кружки светлого пива и три гамбургера.
Одну кружку и тарелку Улисс подталкивает ко мне. Его глаза утратили прежний блеск, и он больше не похож на благосклонного Будду. Скорее на какого-нибудь кардинала-заговорщика. Или на аятоллу?
Он вливает в себя полкружки пива, потом пристально смотрит мне в глаза и спрашивает:
– Ты была в больнице у Илиана?
Я избегаю его взгляда, притворяясь, будто меня интересуют молодые люди в галстуках, заходящие в здание.
– Нет, я… я не успела… Но там… там есть кое-кто… надежный человек, который его навестит… Который будет ухаживать за ним.
Улисс не настаивает, но всем своим видом выражает осуждение того, что считает моим легкомысленным, если не равнодушным, отношением к судьбе Илиана. Молчит, погрузившись в свои мысли. Наверно, тоже мечется между двумя этими событиями, разделенными двадцатью годами… Я отставляю пиво и тарелку, придвигаюсь к нему:
– Расскажи мне, Улисс. Ты ведь все эти годы общался с Илианом. Расскажи, как он жил.
Улисс заглатывает разом три четверти бургера, неторопливо запивает его, потом, осушив кружку, вытирает смесь пива, жирного бекона и гуакамоле в уголках рта и смотрит в свою почти пустую тарелку, словно в зеркало.
– Все это можно выразить одной фразой, Натали. Или даже в двух словах: утраченные иллюзии. Илиан долго цеплялся за свою мечту – сперва здесь, в Америке, потом в Испании, потом во Франции. Мечту жить своей музыкой. И кем же он кончил? Продавцом дисков других музыкантов.
Илиан… продавец в отделе универмага, с 10:00 до 19:00, в коротеньком форменном черно-желтом жилете…
Нет, только не это… Только не он…
Улисс уже говорил мне об этом по телефону, и все же я с трудом сдерживаю слезы. Он смотрит на меня холодно, без всякого сочувствия, словно ни секунды не верит в мое горе. Улисс раздобрел настолько же, насколько очерствело его сердце. Всхлипнув, я задаю новый вопрос:
– Скажи, у него все-таки был талант? Я ведь не разбираюсь в музыке… Но он… он так хорошо играл!
Продюсер улыбается. И я впервые улавливаю в его глазах добродушную снисходительность, с какой отец может смотреть на глупенькую дочку, натворившую невесть что.
– Да, он хорошо играл, Натали. У него были способности, у этого мечтателя в кепке. Я бы даже сказал, несомненные способности. Но, черт возьми, если я и усвоил кое-что за все эти годы общения с исполнителями, то вот оно: одного таланта мало! Запомни, красавица моя: почти все люди обладают какими-то способностями, в каждой деревне на нашей планете ты найдешь подлинных виртуозов игры на аккордеоне, маракасах или банджо.
– А что же еще требуется от музыканта? Трудолюбие?
Я знаю, что Илиан работал куда усерднее других, он готов был делать все, лишь бы добиться успеха.
– Нет, Натали, – отвечает Улисс с коротким жестким смешком. – Талант и труд… люди веруют в сию магическую формулу. Но этого недостаточно. Посмотри на меня: я влюблен в музыку, у меня есть чутье, я готов был работать день и ночь – а результат налицо. – Он почти стыдливо похлопывает по своему огромному брюху. – Видела бы ты, сколько парней играли как боги, были готовы продать душу дьяволу за возможность выступить и… ничего не достигли! Чтобы преуспеть в этой профессии, необходимо одно главное качество – вера в себя. Нужно страдать манией величия, если тебе так будет понятнее. Все артисты, сделавшие удачную карьеру, убеждены в своей гениальности. Все – без исключения! Настоящие гении никогда не призна́ются в своем таланте, они будут заговаривать вам зубы болтовней о случайной удаче, изображать эдаких скромников, хотя твердо знают, что господь дал им талант, и не желают сообщать об этом всяким посредственностям, которые рвут жилы ради успеха. Поверь мне, они глубоко убеждены в собственной гениальности. А Илиан – нет, Илиан искренне считал себя середнячком, Илиан готов был извиняться за свои жалкие способности… Хотеть жить своим талантом – надо же быть таким идиотом! Илиан был мечтателем, а не борцом. Уж кому это знать, как не тебе…
– Почему… почему ты так думаешь?
Улисс не отвечает. Он передвигает свой стул в убежавшую тень зонтика, чтобы спастись от солнца. Другие служащие возвращаются в офисы, унося с собой картонные стаканчики с кофе, здороваясь с сидящими клиентами и особенно почтительно – с Улиссом, который величаво, с царственным видом кивает в ответ. Улисс походит на динозавра, затерявшегося в мире современной музыки, возможно, циничного, но в глубине души такого же наивного идеалиста, как Илиан. Он набрасывается на второй гамбургер, жует и продолжает говорить:
– Есть один вопрос, который ты еще не задала, Натали. А может, не хочешь касаться этой темы?
Мое сердце начинает бешено стучать.
Да, Улисс, этот вопрос я тебе не задам. А если задам, то не сегодня. Мне не нужны твои наставления. Я не желаю слушать поучения жирного продюсера-неудачника.
Всеми силами стараясь перевести разговор на другую тему, я отвечаю слишком быстро. И слишком громко.
– Мне не нравится, как ты о нем говоришь. Так, словно его уже нет.
Улисс делает последний глоток, какое-то мгновение пристально смотрит мне в глаза и… взрывается:
– Эй, ты, кажется, решила поменяться со мной ролями? Да забудь хоть на миг свое проклятое прошлое! Ты понимаешь, что происходит? Я уже две ночи не сплю. Илиан обречен! Я каждую минуту жду, что мне позвонят и объявят: «Все кончено».
И я вдруг осознаю, как глупо себя вела. Улисс прав. Я до крови кусаю губы. Что я здесь делаю? Мне следовало сейчас быть с Илианом. И никакие оправдания не убедят Улисса – да и меня саму тоже не убедят. Чего же я боялась, после стольких-то лет? Взыскания Air France? Реакции Оливье?
Пытаюсь отвлечься от мерзкого запаха жирного гамбургера на моей тарелке, от бензиновой вони на бульваре, от пронзительных автомобильных гудков, от солнца, плавящего асфальт. Отвлечься, чтобы задать последний вопрос, чтобы скрыть, как боюсь ответа:
– Улисс, ты, кажется, хотел сообщить мне что-то важное? Уж не о том ли неизвестном лихаче, который не остановился?
– Это был не лихач…
Я не понимаю. Илиана сбила машина. В Париже, посреди улицы. Неужели Улисс хочет обвинить в этом меня?!
Продюсер отодвигает стул, на миг подставив лицо под убийственные лучи солнца, еще раз вытирает вспотевший лоб и продолжает:
