– Я по тебе скучал, Бобренок.
* * *
Близнецов увезли. Лора заехала буквально на одну минуту, чтобы забрать их. Сегодня у нее ночное дежурство в больнице Биша. У Лоры свои трудности с графиком, почти такие же, как у ее матери, с той лишь разницей, что вселенная дочери ограничена белыми коридорами больничного муравейника.
И тем не менее она успела бросить мне перед отъездом:
– Я видела твое расписание, у тебя будет четыре дня отдыха между Лос-Анджелесом и Джакартой.
Неужели она хочет навязать мне Этана и Ноэ на все это время, с ночлегом?
– Так вот, мам, ничего не планируй на эти четыре дня. Тем более что с Джакартой пока все неопределенно. Обещаешь?
Я удивленно воззрилась на нее.
– Мам, ты что, новости не смотришь? Там же цунами! В Индийском океане пробудился какой-то подводный вулкан, и волны пятиметровой высоты смели дома́ на Суматре и Яве… Тысячи людей остались без крова… В ближайшие дни ожидается повторение!
А я ничего не знала. Наверно, у меня был ужасно глупый вид. Я инстинктивно поискала глазами свою сумку. Значит, рейс Париж – Джакарта аннулирован? И тем самым моя петля времени затянулась. Неужели это результат подмены камня времени камешком из моего сада?
– До следующего воскресенья, мам!
– Почему до следующего?..
– Господи, да у тебя же день рождения!
* * *
Остаток воскресного дня протекает так же мирно, как течет Сена. Мой самолет вылетает в 20:00. Мы растягиваем наш обед на террасе до трех часов пополудни. Это предполетное время тягостно, в каждой паузе чудится невысказанный упрек. На сей раз Оливье не делает никаких попыток удержать меня дома. Марго встает около часа дня, выходит в неглиже к десерту, чтобы проглотить йогурт и хлопья, потом отправляется принимать душ.
Я поднимаюсь в спальню за своим чемоданом – как всегда, в последний момент, поскольку терпеть не могу выставлять его в коридор у выхода. Оливье помогает мне загрузить его в багажник моей «хонды джаз». Я собираюсь выехать пораньше, опасаясь воскресных вечерних пробок, и уже разворачиваюсь во дворе, как вдруг из дома выскакивает Марго – с мокрыми волосами, в спешно накинутом халатике. Бежит босиком по гравию и размахивает руками, прося остановиться. Неужели потому, что забыла меня поцеловать на прощанье? Удивительно.
Опускаю стекло.
– Мам… ты куда – в аэропорт? А ты не могла бы поехать на «кангу», а эту оставить нам?
– Зачем это?!
– Мам! – Марго закатывает глаза к небу, словно я инопланетянка, которой нужно разъяснять каждую мелочь. – Ты же знаешь, что я учусь водить, с инструктором… Не могу же я учиться в папином фургоне!
– Я вернусь во вторник. Разве нельзя подождать два дня?
– Мам! – Теперь дочь опускает глаза с таким убитым видом, будто небо упало ей на голову. – Мам, мне нужно наездить тысячу километров, чтобы получить права, а у меня с начала учебного года не набралось даже сотни… Потому что тебя никогда нет, а твоя машина загорает на стоянке в Руасси без всякой пользы! При таких условиях я сяду за руль только в двадцать лет!
В двадцать лет… Скажите пожалуйста!
До чего же Марго не похожа на Лору! Да и на своего папу тоже. Вечно витает в облаках, тогда как он прочно стоит обеими ногами на земле. Она настолько же вспыльчива, насколько он сдержан, настолько же упряма, насколько он уступчив. И при всем том они так дружны, что водой не разольешь. Когда отец и дочь секретничают, я подозреваю, что они строят козни за моей спиной. Оливье прощает ей любые выходки. Потому что знает: в отличие от Лоры, Марго лелеет всего одну мечту – вспорхнуть и улететь из семейного гнезда!
Я строго смотрю на нее:
– В двадцать лет? А тебе известно, в каком возрасте я получила права? И первую машину? Свободу нужно заработать, моя милая! Например, немного потрудиться ради нее в лицее! И летом тоже…
Уж извини, малышка, я не могла смолчать. Марго бездельничала два месяца, июль и август, в компании подружек, таких же лентяек, как она сама. Я знаю, что мне пора ехать, но не намерена идти на поводу у Марго, а она, кажется, не собирается уступать мне. Наш спор затягивается, я ненавижу слова, которые она вынуждает меня произносить: труд, послушание, рассудительность, фрустрация… Мне самой противно чувствовать себя такой занудой. То ли дело наш снисходительный папаша – никогда не читает нотаций! Марго благоразумно пережидает грозу, чтобы вернуться к отправной точке:
– Окей, мам, окей! Значит, оставляешь нам свою «хонду»?
Я едва cдерживаюсь, чтобы не выругаться. Марго приводит меня в отчаяние! Мне пора! И я прибегаю к последнему аргументу:
– Нет! И кстати, учти, что папе нужен его фургон для работы.
А вот тут я просчиталась! Марго ловит меня на слове, поворачивается к отцу, и я понимаю, что сейчас он ей уступит, скажет, что в ближайшие дни фургон ему не понадобится, что он может работать в своей мастерской по ночам, а в дневное время сидеть рядом с Марго в машине в качестве инструктора, чтобы она могла ездить в лицей или в кино…
Однако, к величайшему моему удивлению, Оливье спокойно говорит:
– Мама права. Фургон мне нужен для поставок. Подожди ее возвращения, тогда и начнешь тренироваться.
Марго сникает: ее предали! Потом прячет лицо в мокрых волосах, чтобы скрыть слезы. Оливье целует меня, а я ему даже не отвечаю, дивясь тому, что он решился дать отпор своей обожаемой дочке. Наконец прихожу в себя и уезжаю. Препирательства отняли у меня полчаса.
* * *
Еду в Руасси, проклиная ограничение скорости на национальном шоссе, которое мешает мне наверстать упущенное время, хотя трафик не такой напряженный, как я опасалась. Рейс в Лос-Анджелес!.. Двадцать лет назад, между возвращением из Монреаля и вылетом в Город ангелов, я ехала этим же путем и плакала, плакала, плакала.
Париж – Порт-Жуа; Порт-Жуа – Париж.
Двадцать лет…
Знаменательная цифра! Ровно столько Пенелопа ждала любимого мужа. Я пытаюсь улыбнуться. И представить себе нашу историю запечатленной на фреске… или на деревянной мебели?..
Мой телефон на приборной панели звонит на выезде из Гонесса, километрах в трех от Руасси, так близко к аэропорту, что кажется, будто самолеты взлетают с пшеничных полей. Глянув на часы, я убеждаюсь, что не опаздываю, значит, звонят не из Air France.
Да и номер мне неизвестен.
Поднося телефон к уху, одновременно пытаюсь вернуться в нынешнее время, отправив в дальний угол памяти ту безутешную Натали двадцатилетней давности, чтобы сосредоточиться на сегодняшнем, нетерпеливо звучащем звонке.
– Натали?
– Да… кто это?
– Натали, это Улисс. Я должен сообщить тебе плохую… очень плохую новость.
