У меня создавалось впечатление, что прыжки в высоту были главным занятием в его жизни. Он сосредоточивался, вытягивал руки по швам и подпрыгивал вверх солдатиком.
- Ты опять?! - грозно крикнул Алтухов. В зубах у него торчала сигарета, и глаза были круглые и веселые. - Я предупреждал тебя, ты ударишься головой о звезды, и тогда я ни за что не отвечаю!
- Где же звезды? - тихо и испуганно спросил Юрка, прикрыв ладошкой затылок.
- Ну, тогда собьешь с ног Динку-пианистку. А ей, как летчику, без ног никуда. На педали-то как нажимать?
- Она на велике ездит? На гончем?!
- На легавом, - ответил этот великий воспитатель Алтухов. - На легавом с отвислыми ушами.
Он взглянул на меня своими дурацкими круглыми глазами. На этот раз взгляд был насмешливым и ласковым. И это было особенно оскорбительно. Потому что я знала: это его дар - сказать что-нибудь настолько образно и метко, чтобы слушатель сразу увидел сказанное в действии. И я знала, что сейчас представляюсь Юрке верхом на смешном легавом велосипеде с отвислыми ушами. Уж не знаю, каким он казался Юрке, этот велосипед, но лично мне он представлялся довольно ясно...
- Слушай, знаешь что! - разозлившись и от растерянности не зная, что ему ответить, выпалила я. - Вынь, наконец, свои руки из карманов плаща! Это неприлично!
- А, вздор... - не вынимая рук из карманов, лениво ответил он. Предрассудок с тех времен, когда какой-нибудь ковбой носил в кармане плаща огнестрельное оружие. Тогда было просто страшно, если навстречу шел человек, засунув руки в карманы.
Оказывается, у них сегодня была разработана целая программа действий. После демонстрации - просмотр какого-то нового цветного художественного, потом - катание на самой большой карусели в мире, той, что в парке культуры и отдыха (сколько помню себя, карусель запускал один и тот же пьяный дядька, понятия не имеющий о времени, в результате чего одна группа детей каталась полчаса, другая - десять минут), и в заключение, как мощный аккорд "Богатырской симфонии" - сто граммов крем-брюле в кафе "Снежинка"!
- Если вы не пригласите меня с собой, - пригрозила я, - вы будете иметь дикий скандал!
И они испугались. И пригласили меня с собой. Мы сидели под красным пластиковым тентом и копались ложечками в тонконогих розетках. Солнечные лучи, проникая сквозь тент, полыхали на юркиной и алтуховской физиономиях алым пламенем.
- А ведь ты сегодня еще ничего не наврал, - заметила я. - Ну-ка, давай, начинай, рассказывай.
- А что? Как я тонул этим летом, рассказать? Только держитесь покрепче за ложки, а то упадете со стульев. Этим летом я отдыхал в... - и замолчал. Как будто задумался. Это он всегда нам так нервы трепал.
Я подождала немного и нетерпеливо спросила:
- Так где ты отдыхал этим летом, старый черт?
- В горах, - сказал он и посмотрел на нас своими круглыми черными глазами, расставленными настолько широко, что они были похожи на два удаленных друг от друга маяка в штормующем море. - Понимаете, дети, - тихим и красивым голосом сказал он, - представляете, дети... Снег - и белые березы!
Это в горах-то белые березы!.. А впрочем, не берусь утверждать обратное. Он так красиво рассказывает, вернее, он так красиво показывает, этот врун Алтухов!
- Речка там - чокнутая. В ней не то что купаться - умываться было невозможно. Того и гляди, наклонишься, а голову оторвет течением и понесет, как божье яблоко, - только глазами вращай. Ну, и играли как-то мы с ребятами на берегу в волейбол. И вдруг мяч ветром на воду снесло. Я наклонился, чтобы рукой достать, оступился и - шарах! - в воду.
Он замолчал. Но живой же он был, этот Алтухов, сидел же сейчас рядом с нами!
- Метра два по инерции, ничего не понимая, плыл за мячом, а потом так скрутило, завертело, что не до мяча стало... Меня на камни несет, я за них цепляюсь, а они скользкие, холодные, острые, только руки все поранил. Тут меня опять подняло, вынырнул и ослеп - солнце вверху тяжелое, охристое, падает на голову, как кулак. "Нет! - думаю, - сволочь! - думаю. - Ах ты, сволочь!" Не помню, что дальше. Кажется, швырнуло меня на камни у берега, я мертвой хваткой во что-то вцепился, выполз. Выполз - труп. Упал в какие-то кусты и сижу, как кусок студня. Сижу и все... Подбегают ребята, говорят: "А здорово ты за этим мячом плыл, мы по берегу бежали, спорили: поймает или не поймает. Ну на кой тебе этот мяч сдался?" А я сижу на колючках, обхватил голову порезанными окровавленными руками, плачу и смеюсь...
Я смотрела на Юрку. Он спокойно слушал, он совсем не волновался за Алтухова, он, наверное, думал, что с его Алтуховым никогда ничего не случится.
На следующий день Алтухов явился в консерваторию позже обычного. Он был в очень линялой зеленой рубашке.
- Я ее постирал так тихонько, ласково... - объяснил он. - А она взяла и слиняла. Вот дура, а? - и смеется.
Я отозвала его в сторону.
- Признайся, злостный алиментщик Алтухов, это твой ребенок? - грозно спросила я.
- Это не мой ребенок, - ответил он. - Но это - мой сын. Я понятно объясняю?
- Ну, конечно! - сказала я. - Ты украл его, когда кочевал с пушкинскими цыганами. Разве не так? "Цыганы шумною толпой по Бессарабии кочуют..." Или Юрка - сын несчастной падшей женщины, которую ты наставил на путь истинный, а потом великодушно взял в жены с ребенком?
- Не дай бог на ней жениться, - вдруг серьезно и как-то брезгливо сказал он. - Это - ужасная женщина, а что касается Юрки, ты почти права: я собираюсь его отнять и воспитывать... А ты - клопик. - Он легко провел указательным пальцем по моему носу, от переносицы до кончика. - Она когда-то была моей любовницей, ясно?
- Алтухов, я маленькая первокурсница, - сказала я. - Любовница - это непонятное слово.
- Добро, - коротко ответил он и забрал у меня конспект по истории.
Забрал конспект и пропал на неделю. Нет и нет его... Сначала я все выглядывала в окно на узенький тротуар - не появится ли его синий плащ, но он не появлялся. А мне ужасно был нужен конспект по истории! Впрочем, чего врать! Какому студенту нужен конспект в середине семестра... Я узнала в деканате его адрес - Алтухов снимал комнату в старом городе - и после занятий поехала к нему.
В этот день лил сумасшедший скачущий дождь. Он прыгал по тротуарам, сбегал у обочин в кофейные реки и мчался дальше, барабаня по листьям деревьев.
Я стояла на остановке автобуса и наблюдала за хромой пегой псиной, которая обнюхивала мокрые скамейки и заискивала перед прохожими, особенно перед какой-то молодящейся старухой с цветным зонтиком. Старуха время от времени отпихивала собачонку левой ногой в черном резиновом сапоге, и с собачонки от толчков лились потоки воды.
- Кто не любит собак, тот не достоин звания человека! - сказала я старухе. - Так говорил Сент-Экзюпери.
Сент-Экзюпери этого не говорил. Это сказала я. Но моего авторитета для нее было явно недостаточно. Поэтому я метнула в старуху своей цитатой и пригвоздила ее именем Сент-Экзюпери. А я не знаю, может быть, Сент-Экзюпери сказал что-нибудь такое... Ну почему одна и та же мысль не могла прийти в голову мне и писателю Сент-Экзюпери!
