– Где же ты их достал? Как? У кого купил? – наперебой спрашивали они.
Пока Эдди соображал, что сказать в ответ, Анна сдержанно проронила:
– У одного профсоюзного деятеля есть стеклянная теплица.
– Хорошо им живется, этим профсоюзным ребятам, – вставила Брианн. – Даже во время депрессии.
– Во время депрессии особенно, – сухо заметила Агнес.
На самом деле она обрадовалась: раз им что-то перепало, значит, Эдди по-прежнему нужен, но нынче на везенье полагаться нельзя. Она взяла солонку, нож для овощей, доску и стала резать помидоры. На клеенку потек сок с мелкими семечками. Постанывая от наслаждения, Брианн и Агнес принялись уплетать помидоры.
– На Рождество была индейка, сегодня это – не иначе как скоро выборы, – заключила Брианн, слизывая с пальцев сок.
– Данеллен хочет стать членом городского управления, – проронила Агнес.
– Этот скряга? Господи спаси и помилуй. Ну же, Эдди. Попробуй кусочек.
Он попробовал; острое сочетание соленого, кислого и сладкого приятно удивило его. Анна перехватила взгляд отца, но в ее глазах не было и намека на самодовольную ухмылку заговорщицы. Она держалась великолепно, он не ожидал от нее такого самообладания, но теперь ему не давала покоя другая забота; а может, вспомнилось то, что случилось утром?
Пока Анна помогала матери убирать со стола и мыть посуду, а Брианн усердно подливала себе рому, Эдди открыл окно, выходившее на пожарную лестницу, вылез наружу покурить и, чтобы Лидию не просквозило, поспешно прикрыл окно. Желтый свет фонарей пропитал уличную тьму. Внизу стоял красавец “дюзенберг”, в прошлом его собственный. Он вспомнил – а чуть было не запамятовал! – что машину надо вернуть. Данеллен категорически запрещает ему оставлять ее у себя на ночь.
Попыхивая сигаретой, Эдди вновь стал думать об Анне; тревога не оставляла его, точно камешек, который он когда-то сунул в карман, а теперь достал и рассматривает. На Кони-Айленд он учил ее плавать, водил (игнорируя осуждающие взгляды билетеров) на “Врага общества”
[5], “Маленького Цезаря”
[6] и “Лицо со шрамом”
[7], покупал молоко с содовой и сиропом, бисквиты с кремом и кофе, разрешил дочке пить кофе, когда ей было всего семь лет. Ее вполне можно было принять за мальчишку: носки вечно в пыли, а повседневные платьишки не сильно отличались от коротких штанишек. Этакий обрывок не пойми чего, сорняк, готовый расти где угодно, выжить в любых условиях. Она накачивала Эдди жизненными соками с тем же неустанным упорством, с каким Лидия их вытягивала.
Но только что здесь, за столом, он стал свидетелем обмана. Куда это годится? Она же еще девочка, дальше будет только хуже. Сегодня, когда они со Стайлзом подошли на пляже к Анне, до него вдруг дошло, что она… Строго говоря, хорошенькой ее не назовешь, но голову вскружить может. Ей почти двенадцать лет, уже не маленькая, хотя для него – все еще малышка. Эта мысль подспудно точила его до конца дня.
Вывод ясен: надо прекратить таскать Анну с собой. Пусть не сию минуту, но он обязан не откладывая положить этому конец. От одной этой мысли Эдди почувствовал незнакомую пустоту во всем теле.
Едва войдя в квартиру, он на пороге столкнулся с Брианн. Она по-родственному чмокнула его слюнявыми губами в щеку и, обдав запахом рома, убежала на свиданье со своим трубачом. На доске, прикрывавшей кухонное корыто, Агнес меняла Лидии пеленки. Эдди подошел к жене сзади, обнял и уткнулся подбородком в ее плечо – ему очень хотелось, чтобы у них с Агнес все стало как прежде и без всяких усилий, он даже на миг поверил: удалось. Но Агнес попросила его поцеловать Лидию, подхватить пеленку и сколоть ее булавкой, только осторожно, чтобы не поранить нежную кожу дочки. Эдди собрался выполнить ее просьбу, уже почти приступил к делу, но – нет, не смог, а потом и порыв угас. Досадуя на самого себя, он разомкнул объятия, и Агнес в одиночку сменила Лидии пеленку. В Агнес тоже проснулась тяга к их прежним отношениям. Обернись, поцелуй Эдди, пусть он удивится; хоть на миг забудь про Лидию – что в этом плохого? Она живо вообразила все это, но не могла шевельнуться – оцепенела. Ее прежняя жизнь, вместе с ее нарядами времен варьете, пылилась, аккуратно сложенная, в сундуке. Быть может, придет день, она вытащит сундук из-под кровати и снова откроет крышку. Но не сейчас. Сейчас она крайне нужна Лидии.
Эдди направился в детскую, рассчитывая найти Анну там, в их общей с Лидией комнатке. Окна детской выходят на улицу, а в их с Агнес комнате – в вентиляционную шахту, где пропитанный вредными испарениями воздух отдает плесенью и подмокшим пеплом. Анна сидела и внимательно изучала каталог “Премиумз”. Эдди не мог понять страстного увлечения дочери этой брошюркой, рекламировавшей призы по заоблачным ценам; тем не менее он уселся рядом с Анной на узкую кровать и вручил ей купон из только что начатой пачки сигарет “Рейли”. Дочь сосредоточенно разглядывала инкрустированный стол для игры в бридж, который “выдержит постоянное использование”.
– Как он тебе? – спросила она.
– За семьсот пятьдесят купонов?! Тогда даже Лидии придется стать курильщицей.
Анна расхохоталась. Ей нравилось, когда отец, строя планы на будущее, не забывал про Лидию. Эдди понимал, что ему надо бы упоминать ее почаще, его же от этого не убудет. Анна перевернула страницу; на следующей – реклама мужских наручных часов.
– Пап, а я могла бы набрать тебе купонов на такие вот часы, – сказала она. – Ты же у нас курильщик, значит, и купоны твои.
Он был тронут до глубины души.
– Так у меня же есть карманные часы. Не забыла? Может, лучше выберем что-нибудь для тебя? Кто у нас купоны собирает? Ты.
Он стал листать каталог, ища что-нибудь для детей.
– Куклу, что ли, вроде Бетси-Уэтси? – пренебрежительно бросила она.
Уязвленный ее тоном, он вернулся к странице, где предлагались пудреницы и чулки.
– Для мамы? – спросила она.
– Для тебя. Ты уже большая, хватит в куклы играть.
К его облегчению, она расхохоталась и заявила:
– Этого я не захочу никогда.
И вернулась к страницам с фотографиями стеклянной посуды, тостера и электрической лампы.
– Давай выберем что-нибудь полезное для всей нашей семьи, – великодушно предложила она, как будто у них не скромная маленькая семья, а как у Фини: те со своими восемью пышущими здоровьем чадами занимают две квартиры и монополизировали один из туалетов на третьем этаже.
