– Ну, раньше значило, что ты из-под полы торгуешь спиртным, – объяснила Брианн. – А теперь этим рэкетом занимается правительство.
Мать Анны встала и взялась за ручки кресла, в котором сидела Лидия.
– Я ее уложу, а ты займись ужином.
Накануне вечером мать приготовила свиную грудинку с кислой капустой и, накрыв полотенцем, убрала в холодильник. Анна включила газовую плиту и сунула блюдо в духовку, затем открыла две банки зеленой фасоли, вывалила ее в глубокую сковороду и поставила на плиту подогреть. И шепотом, чтобы не слышала мать, спросила:
– А папа был с ним знаком?
– С кем? Со Стайлзом? Вряд ли.
– Может, у них были какие-нибудь общие дела? К примеру, связи с профсоюзом?
– Профсоюз исключен. Там заправляют одни ирландцы, а Стайлз из макаронников.
– Но фамилия у него… – Анна чуть запнулась, но закончила: – совсем не итальянская.
Брианн рассмеялась.
– Стайлз – макаронник, поверь мне. Может, не на все сто процентов. Фамилии, душечка, для того и существуют, чтобы их менять; неужто я тебе этого не втолковала? А сама я, как видите, сильно сглупила: мне очень не хотелось брать себе ирландское имя, а “Брианн” больше смахивает на ирландское, чем Керриган. Его-то мне и надо было сменить!
– На какое?
– На Бетти. Салли. Пегги. На любое из типичных американских имен. Анна – вообще-то неплохо, но Энн было бы лучше, а еще лучше – Энни.
– Фу.
– А с чего вдруг эти расспросы?
Тетка сверлила Анну проницательным взглядом: мол, она – тертый калач, всего навидалась, и теперь стоит ей сосредоточиться, и она сразу поймет, в чем тут дело. Анна отвернулась к духовке – проверить, готова ли грудинка. И, не меняя позы, проронила:
– Вроде бы я что-то про него слышала.
– Его имя мелькает в газетах, в разделе светской хроники, – сказала Брианн. – Стайлз входит в первые четыре сотни известных людей города. На деле все не совсем так: людям просто хочется, чтобы он посадил их рядом с кинозвездами.
К столу вернулась мать Анны, теперь в просторном прямом платье, без пояса и чулок.
– Это ты о ком?
– Держись, Агги. Твоя дочка уже интересуется гангстерами.
Мать только рассмеялась.
– Ну, должен же быть у нее хоть один недостаток, – задумчиво проронила Брианн. – Помимо военной истерии.
У Анны голова шла кругом; за ужином она пыталась разобраться в сумятице мыслей. Ее отец был знаком с Декстером Стайлзом, это факт. Притом ни ее мать, ни Брианн понятия об этом не имели, да и с чего бы таким разным мужчинам знакомиться? Непонятно. Значит, тут кроется какая-то тайна. Что же их свело?
Брианн тем временем выудила из памяти очередную горестную повесть: великая Эвелин Несбит дошла до того, что в Калифорнии ей пришлось мастерить глиняные горшки.
– Какое унижение! – простонала рассказчица.
– А может, ей нравится лепить горшки, – предположила мать Анны.
Брианн опустила недопитый стакан.
– Агги, что ты несешь?! Эвелин Несбит! Легендарная красавица! Из-за которой Гарри Toy укокошил Стэнфорда Уайта! Эвелин Несбит – горшечница?!
– Надо же.
Мать Анны была немногословна и говорила ровно столько, чтобы Брианн продолжила свои речи; иначе говоря, Агнес взяла на себя роль майского столба, который Брианн оплетала лентами и украшала бантиками воспоминаний, сплетен и омерзительных разоблачений.
– Но среди девушек, вместе с которыми вы танцевали, наверняка были и такие, у которых жизнь сложилась удачно, – не выдержала Анна.
– Адель Астэр теперь леди Кавендиш и живет в Шотландии, – сказала ее мать. – Думаю, она не скучает.
– Говорят, в Шотландии холодно и темно, – заметила Брианн, обсасывая ребрышко. – И люди там какие-то чудные.
– Да взять хоть Пегги Хопкинс Джойс. Она ведь с каждым разводом только богатеет.
– Заплыла жиром и в полном отчаянии, – торжествующе парировала Брианн. – Уже без малого проститутка.
– Зато Руби Килер вышла за Эла Джолсона.
– Уже развелась. Теперь одна растит маленьких шалопаев.
Мать Анны на минуту задумалась; тем временем Брианн уписывала тушеную капусту.
– Слушай, но уж Мэрион Дэвис и Билл Херст наверняка по-прежнему вместе, а?
– Прячутся где-то в глуши. Им грозит громкий скандал, – чуть ли не пропела Брианн.
Ее “близкий дружок”, которого в округе ласково прозвали “Лангустовым королем”, разрешил ей передавать некие суммы Анне с матерью. Тетка клятвенно уверяла, что ее ухажер знает об этих благодеяниях и одобряет их. Трудно сказать, ведал он о них или нет, но его деньги пошли на оплату учебы Анны в Бруклинском колледже; он же купил для Лидии новое инвалидное кресло, когда прежнее стало ей маловато. Брианн предлагала больше, чем мать Анны готова была принять.
Когда они уже перешли к сладкому – консервированной мякоти ананаса, – мать настойчиво попросила:
– Приведи его, пожалуйста, к нам на ужин. А я опять запеку грудинку. Вкусно же получилось, правда?
– Он простой рыбак, – отрезала Брианн, будто этим все сказано и толковать больше не о чем.
– Разве “оптовик” не значит, что сам он рыбу не ловит? – спросила Агнес.
– Да он весь провонял рыбой, – бросила Брианн.
Она всегда предпочитала помалкивать про свои шашни с кавалерами: скрывалась с ними на яхтах или в персональных железнодорожных вагонах, а много лет спустя приводила и кратко рекомендовала: “мой давний друг”.
– Сверяю тебя, все очень банально. Никакого прибежища порока, которое воображает себе эта пигалица.
Последнее, разумеется, относилось к Анне.
– Ничего такого я не воображала, тетя.
– Просто ты понятия не имеешь, что тут можно вообразить!
Прежде чем лечь спать, Анна притулилась к спящей в своей кровати Лидии. Из кухни долетали обрывки разговора: налив себе еще по стакану виски с содовой, мать и Брианн обсуждали знаменитые коленки с ямочками Энн Пеннингтон:
– …осталась на бобах, – долетел до Анны теткин шепот. – Все на бегах просадила, бедняжка…
– Лидди, – чуть слышно шепнула Анна. – Я свожу тебя на взморье.
В тусклом свете, проникавшем сквозь щелки в шторах затемнения, она увидела, что сестра лежит с открытыми глазами. Губы Лидии шевельнулись, словно она хотела ответить.
– Мы с тобой посмотрим на море, – прошептала Анна.
Посссмотрим на море, посссмотрим на море, море, море…
Тело Лидии содрогнулось, затрепетало, будто в ней заработал приемник, настроенный на далекую частоту. Лидия была в курсе всех секретов сестры. Анна роняла их в самое ухо Лидии, точно монетки в колодец. Когда отец вдруг перестал брать Анну с собой в поездки по профсоюзным делам, она искала утешения у сестры. Днем она уговаривала его, грозила непослушанием, а ночью, прильнув к Лидии, горько плакала в ее золотистые волосы. Ей тошно было думать, что среди окрестной ребятни она останется совсем одна, без единого близкого человека, которому можно излить душу. В двенадцать лет трудно найти интересное занятие. Девчонки, сбившись в кучку, гомонили о своем, мальчишки играли в мяч: гоняли его палкой, били об стенку и просто играли в футбол (мячом служил чурбачок, обмотанный газетой). Под предлогом ухода за Лидией Анна уклонялась от этих нудных забав; напустив на себя равнодушный вид, она ждала, что отец образумится и поймет, что ему без нее не обойтись. Шли месяцы, годы, и постепенно ей действительно стало все равно.
