Баджер все стоял над ним с револьвером наизготовку. Как всякому болтливому убийце, ему хотелось, чтобы жертва выслушала его, прежде чем он ее прикончит. Пока Декстер вроде бы слушает, он будет жить. И он не сводил глаз с лица противника, а в голове тем временем уже проступали контуры происшедшего, будто силуэт окутанного туманом здания: Джордж Портер, опасаясь разоблачения, выболтал все сам. Заработала связь между стариком и мистером К., о чем долго мечтал Декстер; возможно, она существовала давно. И оба решили от него отделаться.
Баджер говорил охотно, ему явно льстило, что Декстер вынужден был слушать его речи. Декстер же не слышал ни единого слова. Он мысленно выскользнул за пределы происходящего и даже собственной головы, точно судно, отдавшее швартовы и отчалившее от пирса. И вот он уже в открытом море, влажный ночной ветер дует ему в лицо. Рядом стоит шкипер, статный, энергичный: удар еще его не сразил. На дне мятой кучей лежит Керриган.
– Ты запомнишь, где мы? – спрашивает шкипера Декстер.
– Как всегда.
– А если тебе запретят запоминать?
Шкипер поднимает руки, багровые, узловатые, как новорожденные телята.
– Они – хозяева этих лап, – говорит он и, стукнув себя по черепу, добавляет: – Но не этого.
Подручные Декстера обвязали тело Керригана цепью и прикрепили к ней груз: не хватало еще, чтобы в апреле, когда начнет таять лед, покойник всплыл на поверхность. Но увидев ту цепь на дне, Декстер понял, что внутри этого цепного холма от его бывшего приятеля ничего не осталось – ни косточки, ни нитки, ни шляпы или клочка кожи, – и преисполнился надежды. Ему живо вспомнилось открытие предыдущей ночи: он поднимался сквозь темную воду темной гавани, и ему казалось, что границы его тела тают, растворяются, а изнутри тела вдруг ударил поток, суливший прекрасное будущее. Сколько сил он положил, чтобы этого добиться, а оказывается, оно уже свершилось! Он – американец! Неуемное желание и тоска по другой жизни, кипевшие в его жилах, сыграли свою роль; теперь надо достойно принять то, что он сам себе уготовил.
– Улыбаешься, – проговорил Баджер. – Тебе известно что-то, чего не знаю я?
Пауза.
Не сводя глаз с Баджера, Декстер погрузился в эту паузу, разделил ее пополам, потом снова разделил: главное – не оказаться на ее краю. Вокруг безмолвие, тьма смыкается над ним, точно вода в гавани, а он тем временем помогает своим парням поднять опутанное цепью и для верности отягощенное дополнительным грузом тело Керригана на планшир и сбросить в воду.
Эдди долго не смел пошевельнуться: пусть все в лодке убедятся, что труп исчез в толще воды. И лишь спустя время стал извиваться и дергаться – мысленно он готовился к этому с той минуты, когда притворился, что потерял сознание.
Поначалу он действовал очень осторожно: вдруг Стайлз вскочит на ноги и спросит, что происходит? Эдди давно догадывался, что его ждет, и, собираясь в лодочный сарай, прихватил кое-что из инструментов для трюков давней водевильной поры: бритвы, спрятанные в подкладке брюк, отмычку, уютно устроившуюся между десной и щекой. Он опасался, что, притворяясь, будто пьет виски, ненароком проглотит отмычку, но притворяться не пришлось. Стайлз отвернулся, и Эдди мгновенно выплеснул виски через плечо. Все деловые бумаги он оставил в полном порядке, вторая банковская книжка лежит раскрытая на комоде, чтобы Агнес, понятия не имевшая о том, что происходит с мужем, сразу ее увидела. Именно это единственное условие он поставил Барту Шихану: даже в самом худшем случае Агнес должна остаться в полном неведении. Тем более в таком случае. Знание подталкивает к действиям, а Эдди предпочитал остаться в людской памяти первостатейным негодяем, лишь бы бесхитростная Агнес не зациклилась на поисках ответа на вопрос: кто прикончил ее мужа? Это слишком опасно. Мужья что ни день бросают свои семьи; Эдди всегда говорил, что этих ублюдков надо сажать в тюрьму. Но если его убьют, в людской памяти он останется именно таким негодяем. Он сам частенько напоминал себе об этом и порой удивлялся, что все еще жив и у него есть дом, хотя там он явно стал лишним. Когда-то он много значил для Анны, но то время прошло. Быть может, когда он исчезнет, она даже почувствует облегчение.
Утяжеленная грузом цепь с невероятной силой тянула его вглубь, Эдди казалось, что под давлением воды его череп расколется, как грецкий орех под сапогом. Но извивался он не напрасно: сначала одна нога высвободилась из цепей, потом рука до плеча, и наконец, вся цепь с дополнительным грузом сползла с него и устремилась на дно. Если человек потерял сознание, никто не станет прикладывать больших стараний, опутывая его тело цепью; другое дело, если он в полном сознании.
Он стал бешено бить ногами в гольфах, молотить руками, устремляясь, надеялся он, наверх, на воздух, но кругом была вода, неподвижная вода; он даже решил, что, скорее всего, ошибся и поплыл не в ту сторону. Сердце билось все реже, ноги отяжелели, и беспамятство уже касалось его тупой мохнатой лапой. Наконец он все-таки всплыл на поверхность и, хватая ртом воздух, попытался отдышаться. На этот раз он действительно чуть не утонул, сил совсем не осталось. Он лег на спину и, глядя в желтоватое ночное небо, стал грести ладонями, точно плавниками, только чтобы не утонуть. Он дышал, дышал и не мог надышаться, соленая морская вода держала его на поверхности, она его спасла.
Он долго лежал неподвижно, набираясь сил, и наконец стал оглядываться, ища глазами берег. Нет, это явно не Бруклин. Эдди опять поплыл, благо вода еще хранила остатки летнего тепла. Плыл упорно, даже когда ему казалось, что сил уже больше нет; так скребут ложкой по дну опустевшей банки, надеясь чудом наскрести еще малость: еще чутъ-чутъ, еще чуть-чуть, еще чуть-чуть, и – о чудо! – каждый раз оказывалось, что можно сделать еще один гребок.
В конце концов его прибило к южному берегу Статен-Айленда, возле небольшого причала. Какой-то рыбак, погнавшись за стаей морского окуня, задержался в море, а поскольку еще не смерклось, он заметил человеческое тело, в отлив застрявшее на мелководье. Труп, решил он, но испугался, что придется невесть куда тащиться, чтобы сообщить о покойнике в полицию. Рыбак привязал лодку к причалу, обернулся и вдруг увидел, что покойника бьет дрожь.
Дома жена рыбака наполнила ванну и подлила в нее кипятку, чтобы вода потеплела. Они вдвоем погрузили Эдди в ванну; рыбак поддерживал его под мышки, а его жена тем временем грела чайник за чайником и подливала в ванну, постепенно повышая температуру воды. Прошел не один час, прежде чем вода в ванне стала почти горячей. Когда Эдди наконец перестал дрожать и его щеки слегка зарумянились, рыбак с женой насухо вытерли его, смазали ланолином, закутали в пуховые одеяла и положили у печки на тюфяк. Рыбак прижался ухом к груди Эдди и отметил, что сердце чужака стучит увереннее, чем прежде, и без перебоев.
Проснулся Эдди в горячке. Он искал глазами хоть одно знакомое лицо, но видел лишь какую-то женщину с седым пробором. Время от времени появлялся мужчина; руками, от которых воняло рыбой, он трогал лоб и грудь Эдди. Эдди орал на них – они, мол, сперли его карманные часы. В ответ они грозили отвезти его в больницу. Нет, бормотал он, нет! И запретил себе поминать часы.
