Наступило долгое молчание. Наконец продавец билетов сказал:
— Четыре года спустя умер Эль Гурре.
Снова молчание, ненадолго. Похоже, ему вдруг стало мучительно трудно говорить.
— Его нашли с пулей в позвоночнике, лицом в навозе, перед конюшней во дворе дома.
Он поднял глаза на женщину.
— В кармане нашли бумажку. На ней было записано женское имя. То самое.
Он сделал слабый росчерк в воздухе.
— Донна Соль.
Рука его упала на стол.
— Почерк Эль Гурре, ничей другой. Написано им. Донна Соль.
Трое музыкантов напротив них грянули вальс, понемногу замедляя темп и подпевая вполголоса.
— С того дня я стал ее ждать.
Женщина вскинула голову и больше не отрывала взгляда от его лица.
— Я понял, что ее не остановить, однажды она доберется и до меня. Нет, я был уверен: пуля в спину, подосланный незнакомец, — ничего такого не будет. Я знал, что придет именно она, и посмотрит мне в глаза, и начнет говорить со мной. Ведь это я открыл дверь в подвал тем вечером — и потом закрыл. Она не забыла.
Продавец помедлил еще немного. И сказал то единственное, что еще хотел сказать:
— Я скрывал это от других всю жизнь, как скрывают болезнь. Я заслужил встречу с вами, здесь, в кафе.
Продавец замолчал. Сердце его билось так сильно, что отдавалось в кончиках пальцев, в висках. Вот он сидит в кафе, напротив старой, безумной женщины, которая внезапно может встать и пристрелить его. И он не сделает ни единого движения, чтобы помешать ей.
Война закончена, подумалось ему.
***
Женщина глядела вокруг себя, время от времени посматривая на пустую тарелку. Безмолвно. Когда продавец вновь принимался за рассказ, она принималась смотреть на него. Как если бы сидела в одиночестве, ожидая кого-то.
Продавец откинулся на спинку стула. Теперь он казался совсем небольшим и усталым. Словно издалека он наблюдал, как глаза женщины блуждают по кафе, по их столику, останавливаясь на чем угодно — но только не на нем. Он вспомнил, что не снял плаща, и сунул руки в карманы. Воротник встопорщился, упираясь в затылок, будто в карманы положили по камню. Продавец подумал о посетителях кафе: как странно — никто даже представить не может, что происходит рядом с ними. Трудно догадаться, что вон те два старика за столиком способны сейчас на все. И тем не менее это так. Она — видение, а он — человек, чья жизнь окончилась многими годами ранее. Если бы только они знали, — думал он, — какой страх пришлось бы им испытать.
Затем он обнаружил, что глаза женщины засверкали.
Наверное, она думает о чем-то своем.
Лицо ее оставалось застывшим, неподвижным. Только с глазами что-то.
Что это, слезы?
Он подумал еще, что хорошо умереть здесь, под людскими взглядами.
Женщина заговорила, и вот что он услышал:
— Урибе поднял карты, брошенные графом, и стал медленно перебирать их, открывая одну за другой. Мне кажется, он не думал о том, что проиграет. Но он точно думал о том, что не выиграет. Для него игра значила не много. Он встал и вежливо попрощался со всеми. Никто не засмеялся и не осмелился ничего произнести. Больше его ни разу не видели за покером в кабачке. А теперь объясните, почему правдива не эта история, а та, которую вы мне поведали?
— …
— …
— …
— Мой отец был прекрасным отцом. Не верите? Почему? Почему правдива не эта история, а ваша?
— …
— Ты пытаешься прожить всего одну жизнь, но другие придумывают тебе тысячи разных жизней. И вот почему ты неизбежно творишь зло.
— …
— Вам известно, что я знаю все о том вечере, хотя припоминаю ничтожно мало? Я сидела там, внизу, ничего не видела, но кое-что слышала; и слышанное мной было настолько бредовым, что казалось сном. Потом все исчезло в пожаре. Дети наделены особым даром забывать. Но я знаю все по чужим рассказам. Может быть, мне солгали? Не знаю. Ни разу не задавалась таким вопросом. Четверо человек ворвались в дом, вы стреляли первым, затем Салинас, и, наконец, Эль Гурре сунул ему в рот дуло автомата и разнес голову короткой, трескучей очередью. Откуда мне это известно? Он сам рассказал. С наслаждением. Животное. Все вы животные. Все мужчины на войне такие. Как только Бог сумеет вас простить?
— Перестаньте.
— На вид вы обычный человек: носите потертый плащ, аккуратно кладете очки в серый футляр, чистите зубы после еды, протираете стекла киоска, смотрите по сторонам, переходя улицу. Вы — обычный человек. И однако вы видели, как бессмысленно погиб мой брат, ребенок с ружьем в руках, одна очередь — и кончено, вы были там, и не шевельнулись, Бог ты мой, двадцатилетний парень, не какой-нибудь дряхлый старик, молодой, двадцатилетний, и вы даже не шевельнулись, пожалуйста, объясните, как такое возможно? Как такое могло случиться, вы в состоянии объяснить? это не плод больного воображения, это вправду случилось, как такое возможно?
— Мы были солдатами.
— Что это значит?
— Мы вели войну.
— Какую еще войну? Война уже закончилась.
— Не для нас.
— Не для вас?
— Вы ничего не знаете.
— Скажите о том, чего я не знаю.
— Мы верили в лучший мир.
— Что это значит?
— …
— Что это значит?
— Когда люди принимаются убивать друг друга, обратной дороги у них нет. Обратной дороги нет. Мы не хотели того, что произошло. Но другие начали, у нас не было выхода.
— Что такое «лучший мир»?
— Справедливый. Где слабые не должны страдать по прихоти сильных. Где каждый имеет право на счастье.
— Вы верили в это?
— Конечно, я верил. Все мы верили. Такой мир можно построить, и мы знали как.
— Вы знали?
— Вам кажется странным?
— Да.
— И все же мы знали. И боролись за это. За право творить справедливость.
— Стреляя в детей?
— Если понадобится — да.
— Подумайте, что вы сказали.
— Вам не понять.
— Я могу понять. Объясните, и я пойму.
— Это как с землей.
— …
— …
— …
— Прежде чем сеять, нужно ее вспахать. Нужно разрыть землю.
— …
— Необходимо пройти через боль, понимаете?
— Нет.
— Многое обрекалось на уничтожение — а как еще построить то, что мы хотели, иного пути не было, только терпеть боль и причинять ее другим, победит тот, кто больше вытерпит, нельзя мечтать о лучшем мире, который возникнет из одних твоих мечтаний, те, другие, так просто не сдадутся, нужно сражаться, — и как только ты это поймешь, для тебя не станет ни стариков, ни детей, ни друзей, ни врагов, ты разрываешь землю, и ничего не поделать, ты причиняешь кому-то зло, без этого никак. И когда все нам казалось сплошным кошмаром, у нас оставалась мечта, за которую мы шли в бой, мы знали, что за нее придется дорого заплатить, но награда будет громадной, мы сражались не за деньги, или участок земли, или партию, мы вели борьбу за лучший мир, понимаете, о чем я? Мы собирались дать миллионам нормальную жизнь и возможность стать счастливыми, жить и умереть достойно, не зная притеснений и оскорблений, мы были ничем, а они — всем, и что значил ребенок, застреленный у стены, десять, сто детей, надо было разрыть землю, и мы совершили это, миллионы детей ждали, что мы это сделаем, и мы сделали, и, наверное, вам…
