Салинас негромко произнес:
— Прекрати это.
При этих словах он попытался сомкнуть бешено стучащие зубы.
Эль Гурре поискал взгляд Салинаса — понять, чего он хочет.
Глаза Салинаса были устремлены в потолок. Две параллельные балки из потемневшего, старого дерева.
— Прекрати это, — повторил он.
Эль Гурре шагнул вперед.
Рока выл, валяясь в луже собственной крови, страшно разинув рот.
Эль Гурре воткнул ему между зубов автоматное дуло.
Рока по— прежнему выл, но теперь уже с холодным железом во рту.
Эль Гурре выстрелил. Короткая, сухая очередь. Последняя в этой войне.
— Прекрати это, — приказал еще раз Салинас.
Наверху наступила тишина, внушавшая Нине страх. Она соединила ладони, просунув их между ног. Согнулась еще больше, почти достав коленями до головы. Теперь все закончилось, подумала она. Отец, конечно, заберет ее, и они пойдут ужинать. О том, что случилось, не станут говорить, и все это быстро забудется. Нина думала так, потому что была ребенком и еще не могла ничего знать.
— Девчонка, — сказал Эль Гурре.
Он придерживал Салинаса, помогая встать на ноги. Тихо повторил:
— Девчонка.
Взгляд Салинаса был невидящим, жутким.
— Что за девчонка?
— Дочка Роки. Если нашелся сын, то где-то есть и она.
Салинас пробурчал что-то. Резко оттолкнул Эль Гурре. Оперся на стол, чтобы встать. Ботинки его были выпачканы кровью Роки.
Эль Гурре сделал знак Тито и направился на кухню. Поравнявшись с мальчиком, Эль Гурре нагнулся и закрыл ему глаза. Не как отец. А как тот, кто гасит за собой свет.
Тито вспомнил глаза своего отца. Однажды в дверь дома постучались. Тито никогда не встречал этих людей. Но они утверждали, что принесли посылку для Тито. И передали ему полотняный мешочек. Он открыл мешочек: внутри лежали глаза отца. Видишь, парень, на чьей стороне лучше быть, — сказали эти люди. И ушли.
Тито обнаружил на другом конце помещения задернутую занавеску. Взвел курок и шагнул ближе. Раздвинул занавеску. Вошел в небольшую комнатку. Там царил полнейший беспорядок. Перевернутые стулья, чемоданы, инструменты, корзины с полусгнившими фруктами. И сырость. Пыль на полу выглядела необычно: словно кто-то передвигался, сидя на корточках. Но может быть, и не так.
Эль Гурре, на другом конце дома, простукивал стены прикладом автомата, разыскивая потайные двери. Салинас, наверное, все еще дрожал, опершись о стол. Тито отодвинул одну из корзин. На полу виднелся контур люка. Тито с силой ударил сапогом о пол — проверить, какой будет звук. Отодвинул еще две корзины. Люк был небольшой, с ровными краями. Тито поднял глаза. За крохотным окошком было темно. Ночь подкралась как-то незаметно. Надо уходить, решил Тито. Потом встал на колени и приподнял крышку люка. Внутри лежала на боку девочка: руки просунуты между ног, голова слегка наклонена вперед, к коленям. Глаза ее были открыты.
Тито наставил на девочку пистолет.
— САЛИНАС!
Повернув голову, девочка посмотрела на него. Темные глаза необычного разреза. Взгляд, лишенный всякого выражения. Сжатые вместе губы, спокойное дыхание. Зверь в своей норе. На Тито нахлынуло знакомое ощущение — он тысячи раз, еще ребенком, замирал в той же позе, в тепле постели, под послеполуденным солнцем. Колени согнуты, ладони просунуты между ног, ступни поставлены симметрично. Голова чуть наклонена вперед, чтобы замкнуть круг. Господи, как она хороша, — подумал Тито. Белая кожа, совершенные очертания губ. Четкий рисунок ног под красной юбкой. Так все было устроено. Так все было задумано.
Безупречно.
Девочка опять повернула голову, придав ей изначальное положение. Чуть наклонила вперед, чтобы замкнуть круг. Тито пришло на ум, что по ту сторону занавески никто не отвечает. Прошло уже некоторое время, но никто не отвечал. Эль Гурре колотил прикладом по стенам. Глухой, дробный звук. Снаружи темнота. Тито опустил крышку люка. Медленно. Несколько минут он стоял на коленях, пытаясь определить, видна ли девочка сквозь щели в полу. Ему захотелось подумать. Но он не сумел. Иногда слишком устаешь, чтобы думать. Тито поставил корзины на место. Стук сердца отдавался у него в висках.
Когда все вышли наружу, то шатались, как пьяные. Эль Гурре поддерживал Салинаса, слегка подталкивая вперед. Тито плелся сзади. Где-то рядом ждал старый «мерседес». Так они прошли сотню метров, не обменявшись ни словом. Затем Салинас сказал что-то Эль Гурре. Эль Гурре обернулся в сторону усадьбы. Без особого убеждения, но все же обернулся. Салинас оперся на Тито, сказав, чтобы тот двигался дальше. Они миновали штабель дров и вышли на дорогу, от которой отходила тропинка в поля. Вокруг стояла глубокая тишина, и Тито еще поэтому не смог произнести фразу, сложенную в уме, которую он еще недавно хотел произнести. Там, внутри, девчонка. Тито устал, и вокруг было слишком тихо. Салинас остановился. Он дрожал, идти ему было безумно тяжело. Тито шепнул ему что-то, повернулся, поглядел на усадьбу. Увидел бегущего к ним Эль Гурре. И усадьбу, рвущую на части мрак, пожираемую огнем. Горело везде, столб черного дыма неторопливо поднимался к ночному небу. Тито отстранил Салинаса и смотрел, окаменев. Эль Гурре догнал их и, не останавливаясь, сказал: «Пошли, парни». Но Тито не двинулся с места.
— На черта ты сделал это? — спросил он.
Эль Гурре пытался тащить Салинаса. Нам пора, приговаривал он. Тогда Тито схватил его за ворот рубашки и заорал прямо в лицо: НА ЧЕРТА ТЫ СДЕЛАЛ ЭТО?
— Спокойно, парень, — отозвался Эль Гурре.
Но Тито было не удержать, он заорал еще громче:
— НА ЧЕРТА ТЫ СДЕЛАЛ ЭТО? — встряхивая Эль Гурре, как тряпичную куклу, приподняв его вверх и раскачивая в воздухе, — НА ЧЕРТА ТЫ СДЕЛАЛ ЭТО? — пока Салинас тоже не заорал:
— БРОСЬ, ПАРЕНЬ, — трое безумцев на опустевшей сцене, — А ТЕПЕРЬ ХВАТИТ.
На сцене сгоревшего театра.
В конце концов пришлось тащить Тито силой. Отблески пожара разгоняли тьму. Они пересекли поле и вышли к дороге, проложенной вдоль давно пересохшей реки. Когда показался старый «мерседес», Эль Гурре положил руку на плечо Тито и шепнул, что он молоток и что все закончилось. Но Тито повторял ту самую фразу без перерыва. Уже без крика. Тихим, детским голосом. На черта ты сделал это. На черта ты сделал это. На черта ты сделал это.
Окруженная полями, старая усадьба Мату Ружу выглядела слепой — и как бы сложенной из языков пламени в ночной темноте. Единственное пятно на безукоризненной глади равнины.
***
Три дня спустя к усадьбе Мату Ружу прискакал всадник. Вместо одежды на нем были грязные лохмотья. Он сидел верхом на старой кляче: кожа да кости, ничего больше. Из глаз ее сочилась, стекая по щекам, желтая жидкость — так, что мошки вились вокруг морды.
