Начала читать в метро, поскольку Эмма уснула в коляске, а ехать им нужно было порядочно остановок. Ребекка по-настоящему наслаждалась, забыв об окружающей толчее, как вдруг, дойдя до шестнадцатой страницы, остолбенела. Прочла чуть дальше, не веря себе. Потом подняла глаза и сказала вслух:
— Ну и сукин сын!
В самом деле: то, что она прочла в книге Клариссы Род, было ее собственным портретом, слово в слово, в точности тем портретом, который Джаспер Гвин сделал с нее много лет назад.
Она повернулась к соседу и в каком-то ирреальном порыве почувствовала потребность объяснить, высказаться опять-таки вслух:
— Он переписал, переписал это у Клариссы Род, черт побери!
Сосед вряд ли уловил важность происходящего, но что-то сдвинулось в мыслях Ребекки — пробудился, хоть и с опозданием, здравый смысл — и она снова опустила взгляд на книгу.
Минутку, подумала.
Еще раз посмотрела год издания: нет, что-то не так. Ее портрет Джаспер Гвин сделал по меньшей мере на год раньше. Как можно что-то переписать из книги, которая еще не вышла в свет?
Снова повернулась к соседу, но было очевидно, что он вряд ли может чем-то помочь.
Вероятно, Джаспер Гвин прочел это до публикации, подумала она. Гипотеза вполне обоснованная. Ребекка смутно припоминала, что история с рукописями Клариссы Род была какая-то запутанная. Весьма вероятно, что Джасперу Гвину удалось, так или иначе, увидеть их до того, как они попали к издателю. Все сходится. Но в этот самый момент издалека возвратилась фраза, сказанная Томом много лет назад. Это было в тот день, когда он объяснял, что за тип Джаспер Гвин. Когда рассказал о сыне, так и не признанном. Тогда же поведал и еще одну вещь: ходили по миру книги, по меньшей мере две, написанные Джаспером Гвином, но изданные под чужим именем.
Вот черт, подумала она. Неудивительно, что без конца выходят в свет неизданные произведения той дамы. Их пишет он.
Безумие — но вполне может оказаться правдой.
Это многое меняет, сказала себе Ребекка. Невольно вспомнила день, в который все кончилось; воочию увидела, как бросает в стену ту дурацкую книгу. Неужели дурацкая книга являлась на самом деле изысканным подарком? Было нелегко сложить вместе все детали головоломки. На мгновение мелькнула мысль: что-то важное вернули ей, что-то, давно ей причитающееся. Пыталась уловить, что именно, в точности что, как вдруг поезд остановился на станции, где ей нужно было выходить.
— Дерьмо!
Она встала и выбежала из вагона.
Лишь в следующий миг осознала потерю.
— Эмма!
Бросилась назад, но двери уже закрывались. Заколотила ладонями по стеклу, что-то закричала, но поезд медленно скользил прочь.
Люди останавливались, смотрели на нее.
— Моя дочь! — кричала Ребекка. — Моя дочь осталась там!
Не так-то просто оказалось получить ее назад.
59
Позже она не сочла нужным рассказывать Роберту всю историю, но, когда пришло время спать, сослалась на то, что ей совершенно необходимо кое-что дочитать по работе, и попросила его ложиться — она еще посидит, скоро придет.
— А если Эмма проснется? — спросил он.
— Как обычно. Придушишь ее подушкой.
— Ладно.
У этого мужчины был превосходный характер.
Растянувшись на диване, Ребекка взяла книгу Клариссы Род, вернулась к началу и дочитала до конца. Было два часа ночи, когда она перевернула последнюю страницу. Действие происходило в девятнадцатом веке, в одном датском городке, речь шла об отце и его пятерых детях. Ребекка нашла книгу прекрасной. Почти в самом начале действительно находился, будто вставленный в оправу, портрет, который Джаспер Гвин сделал с нее, но напрасно Ребекка искала в книге что-то еще, что могло бы навести на след. Не было там, как ей показалось, ни одной страницы, написанной специально для нее. Только это подобие картины, поставленной в угол, с неоспоримым мастерством.
Она давно покончила с Джаспером Гвином, и пытаться теперь понять, что может значить эта история, на мгновение показалось ей тяжким трудом, приниматься за который не было желания. Стояла глубокая ночь, наутро нужно отвезти Эмму к свекрови, а самой бежать на работу. Лучше оставить все как есть и пойти спать. Но пока она гасила свет и оглядывалась, выискивая, что еще привести в порядок, возникло вдруг странное ощущение, что она не присутствует здесь, а попросту доводит до совершенства детали чьей-то чужой жизни. Ощутив укол замешательства, поняла, что за один день некая дистанция, над созданием которой она работала годами, изящно схлопнулась — как палатка при порыве ветра. И вот из далеких краев до нее добралась тоска, которую она вроде бы одолела.
Тогда, вместо того чтобы идти спать, она сделала немыслимую вещь. Открыла шкаф и вынула из-под стопки зимних одеял папки с портретами. Сварила кофе, села за стол и стала наугад открывать папки. Читала то здесь, то там, без системы, будто бродила по картинной галерее. Не то чтобы пыталась понять или найти ответ. Просто наслаждалась цветами, особым светом, размеренным шагом, следами выверенного воображения. Делала это потому, что здесь было ее место, и ни в каком другом месте она не хотела пребывать этой ночью.
Оторвалась, когда уже просачивался первый свет зари. Глаза горели. Вдруг навалилась тяжелая, неодолимая усталость. Ребекка скользнула в постель, и Роберт спросил, спросонья, все ли в порядке.
— Все в порядке, спи.
Ребекка слегка прижалась к нему, повернулась на бок и уснула.
60
На следующий день проснулась, ничего не понимая. Позвонила в офис, сослалась на непредвиденные обстоятельства и сказала, что не может выйти на работу. Потом отвезла Эмму к свекрови, симпатичной даме, которая была еще толще Ребекки и испытывала к невестке бесконечную признательность за то, что она вырвала ее сына из когтей тощей вегетарианки. Ребекка ей обещала вернуться к вечеру и добавила, что, если будет задерживаться, сообщит. Поцеловала Эмму и поехала домой.
В тишине пустынных комнат снова взяла в руки книгу Клариссы Род. Заставила себя думать. Она терпеть не могла загадок, знала, что у нее не такой ум, чтобы шутя находить решение. Она даже не была уверена, что хочет раскалывать историю, которую считала умершей и погребенной. Зато, конечно, ей бы польстила уверенность в том, что книга и впрямь предназначалась в подарок ей — любовный штрих, которого ей так не хватило в том давнем прощании. Также ее привлекала, несомненно, возможность обнаружить самостоятельно, каких пределов могла в самом деле достигнуть бесконечная странность Джаспера Гвина.
Она долго сидела и размышляла.
Потом встала, взяла папки с портретами, вынула из стоики ту, в которой был ее портрет, а остальные сложила в сумку. Оделась, вызвала такси. Попросила отвезти ее в район Британского музея, поскольку решила: если и есть в мире человек, способный ей помочь, так это Док Мэллори.
