Муртуз призадумался и ответил:
– Я понял тебя, если отбросить все правила вроде тащить эту жизнь, превозмогать себя, преодолевать трудности, быть как другие – то, наверное, нет. Отказался бы рождаться, – засмеялся Муртуз. – И я бы, если мне обещали два здоровых глаза при рождении, выбрал бы себе другое имя, другую судьбу. Мне не нравится мое имя и прожитая мною жизнь. Мне временами кажется, что в моей судьбе еще до моего рождения уже не было одного глаза, и мне было суждено прожить такую жизнь. Ты удивительный человек, – сказал он учителю, – ты заставляешь думать о тех вещах, о которых я никогда бы не подумал. Я уже представил себе: вот меня не было бы на этом свете, и ничего не изменилось бы. Здесь сидел бы другой гравер, так же шел дождь со снегом и, может, точно так же этот гравер не хотел бы идти домой. Я подумаю над всем, что ты сказал. Сожалею, но я не привык быстро думать, это удел немногих. Однажды я смотрел какую-то передачу, и там один умный человек говорил, что, если не можешь воздействовать на эту жизнь, то будь просто наблюдателем и получай удовольствие от этого. Тогда я был с ним согласен, а теперь вижу, что ошибался. Просто наблюдать – всегда означает соглашаться. Как-то я был у муллы в мечети и рассказывал ему все то же, что сейчас рассказывал тебе. И он сказал мне: «терпи, и ты попадешь в рай, а там в райских кущах неземные удовольствия и счастье неизмеримое». Я ведь всегда был и есть и остаюсь правоверным мусульманином, не пропустил ни одной молитвы, нес свои недостатки, терпел свое уродство, брезгливость ко мне старшего сына, внуков и думал, что именно терпение и есть дорога в рай. Но он не говорил о том, что надо что-то менять. Ты умеешь слушать людей, спасибо тебе.
– За что? – удивился учитель. – Мне интересно было слушать тебя. Я почти прожил с тобою вместе и твою жизнь тоже, сейчас и я, наверное, сегодня не засну, – сказал он, взяв руку Муртуза, – помни, что всегда можешь что-то изменить.
– Ну ладно, – закончил учитель, – мне еще пару дел сделать, спасибо за чай, дождь вроде перестал, пойду я в администрацию района. Обещал директору заключение одно подготовить. Салам алейкум! И не грусти. – И направился к выходу.
– Ва алейкум салам! – попрощался Муртуз и повернулся к верстаку.
Уже стемнело, когда учитель добрался до дома, дорогу ему преградили трое ребят. «Этот?» – спросил один из них. «Этот», – подтвердил высокий парень, которого он видел со своим соседом вчера.
– Садись в машину, поговорить надо.
– Не собираюсь я ни о чем с вами говорить, – ответил учитель и пошел было вперед, однако не успел сделать и шага, как что-то ударило его в затылок, и он, падая, запомнил только яркий свет фар подъехавшей машины.
Он очнулся от боли в ноге и увидел, что правого ботинка на ноге нет, он валялся где-то неподалеку, ныл затылок, и, хотя глаз плохо видел без очков, по сыроватому запаху и тишине он догадался, что находится в каком-то подвале, было очень холодно, его куртка тоже валялась на полу, а сам он был прикован к какой-то трубе, торчавшей из земли.
– Очнулся, – сказал кто-то, – живучий гаденыш, да еще и дерзкий какой.
– Ничего, – сказал другой голос, – не таких обламывали.
Учитель повернул голову и увидел тех двоих, что встретились ему у дома. Оба были приблизительно одинакового роста, только говоривший был покряжистее, поплотнее и чувствовалось, что именно он главный в этой шайке.
– Ну что, Махмуд, – обратился к нему главный, – предлагаю тебе простой вариант. Мы отпускаем тебя домой, и ты отдаёшь нам десять тысяч долларов, и будешь платить по пятьсот баксов в месяц. Если нет, мы будем держать тебя здесь, пока не подохнешь. Понял ты, нет?
– Я понял, только платить мне вам нечего. Я ведь не должен вам ничего. И у меня нет таких денег, и я не Крез, чтобы платить вам такие деньги, у меня зарплата меньше той суммы, что вы назвали, – еле произнес учитель. – Отдайте мне ботинок второй и куртку, здесь холодно.
– Какой еще Крез? Кто это? Крыша твоя, что ли? А если даже и крыша, если что, мы и с ним переговорим, – хорохорился главарь.
– Крез – это древнегреческий царь, – вырвалось у учителя, – который чеканил монету из чистого золота, имя нарицательное.
– Смотри какой остроумный, и слова какие знает, прямо диктор телевидения, – со смешком сказал главный, – сейчас мы тебя немного наставим на нужный путь, – и приказал второму: – ну-ка займись им, и смотри только, не до смерти.
И тот второй, подошел к учителю и с размахом ударил короткой дубинкой по голове и методично начал избивать привязанного к столбу человека, стараясь попасть в места, куда особенно больно. Через несколько минут учитель безжизненно обмяк и почти не подавал признаков жизни.
– Подожди, стой! – крикнул главный, – ты убьешь его! Тормози. Завтра, Иншаллах, когда очнется, продолжим с ним разговор.
Все это время третий присутствовавший испуганно жался к стене, наблюдая всю эту картину.
– Ну-ка, ты, иди сюда, – обратился к нему главный. – Ты точно знаешь, что у него есть доллары?
– Точно! Он дал четыреста долларов алкашу этому, который ко мне пришел. Да ты и сам видел, мы у вашего человека обменяли доллары на рубли. Он же еще и на кладбище работает, там, наверное, зашибает на похоронах, – дрожащим голосом отвечал высокий. – Можно и к нему на работу наведаться, узнать.
– Какой наведаться, ты что, свое место в жизни попутал? Кладбище – это не наша земля. Сунься мы туда – нас прикрутят, и не только прикрутят, но и зароют там же. А если нам этот будет платить, то совсем неплохо. Правда, Косой? – обратился главарь ко второму. И не дождавшись ответа приказал длинному: «Завтра приходи к одиннадцати вечера, поговорим тут обо всем и заодно решим, что дальше делать. Алконавта своего предупреди, чтобы язык за зубами держал, иначе мы его отрежем ему».
* * *
Айше было уже намного лучше, и, хотя время пребывания ее в родильном доме несколько затянулось, врачи, тем не менее, не спешили ее выписывать. Наконец, сегодня ей объявили, что она может выписаться, и не находя себе места от радости, она попросила телефон у старшей медсестры и позвонила Анвару, попутно сообщив, что анализы у них с девочкой очень хорошие, и уже сегодня их выписывают. Вечером Анвар приехал за ней и, забрав ее и ребёнка, они поехали на квартиру.
Комната Айше очень понравилась, хоть и небольшая, но чистая и со всем необходимым. И даже в углу стояла детская кровать. Каково же было ее удивление, когда Анвар сказал ей, что шкаф для одежды и детскую кровать купил он. «Как я тебя люблю, – говорила она, не отходя от Анвара. – Мы оба тебя любим, – правда?» – говорила она, заглядывая в кроватку к спящей девочке, словно ожидая от нее ответа. Наконец, они улеглись спать и утром, когда Анвар проснулся, чтобы собираться на работу, увидел, что Айша приготовила ему завтрак и кормит грудью ребенка. Улыбнувшись, жена сказала ему: «Мы будем ждать тебя. Помни, теперь нас трое». Анвар кивнул и постарался улыбнуться в ответ, и у него почти получилось.
Со вчерашнего дня его не оставляло какое-то дурное предчувствие, что не может быть так в жизни все хорошо, жена, ребенок, работа, счастье, что обязательно должно случиться нечто, которое сломает эту идиллию, и он вновь окажется на пепелище, и это предчувствие душило его изнутри, не давая покоя, а он изо всех сил отгонял от себя дурные мысли, убеждая себя, что все это пустое и будущее совсем не мрачное, как он себе представляет.
