– А что? – удивленно ответил тот, – для тебя всегда есть время, случилось что-то? Или на работе не клеится?
– Нет, все нормально, я по другому поводу.
– По какому это другому поводу? – опять удивился отельер.
– Просто поговорить, можно?
– Можно.
– Был я на квартире той, и я понял, почему майор так себя вел, он был психом, да, да, не удивляйтесь-психом! – И, увидев округлившиеся от удивления глаза отельера, продолжил: – Там на стенах в его квартире в деревянных рамочках ультразвуковые снимки его детей, видимо, родившихся мертвыми, везде игрушки, даже не распакованные, детские кровати, детская одежда, красивые платьица, в общем, своего рода кладбище несбывшейся мечты. Видимо, где-то на определенном этапе он потерял связь с реальностью, возможно, пойди он к психиатру, я и другие не подверглись бы мучениям, – подытожил учитель. – Возможно, он очень хотел детей. Но увы! – Развел он руками. – Даже слов нет. Ключ я оставил там же, где и нашел, ну вот, в принципе, и все, что я вам хотел рассказать.
– Мда, – проговорил отельер застывший на некоторое время в задумчивости, – всегда вылезает какая-нибудь особенность человека, когда уже и не ожидаешь, вроде. Даже и не знаю, что думать. Не скажу, что мне от этого стало легче или тяжелее, все равно уже как-то. Война давно пришла в наши дома, погибли многие, и мы не знали, откуда пришла эта беда. Ведь тогда, когда все это начиналось, почти все были кругом коммунисты или комсомольцы, строили светлое будущее и потом бац! – Он ударил по столу. – Капитализм. Ты садись, садись, – попросил он учителя, – я тебя подвезу на работу, – сбивчиво начал он, – выслушай меня, я доверяю тебе, а рассказать это некому больше, кроме как тебе. Не поймут. Так вот, когда это все началось, я работал помощником прокурора, боролся с нарушениями закона, иногда выступал перед коллективами рабочих на предприятиях, и ничего вроде бы не предвещало беды. Конечно, не хватало продуктов, вещей каких-то самых необходимых, но мы как-то справлялись. Но вот когда объявили свободу предпринимательству, вдруг сразу все рухнуло, и я не знаю почему. Люди увлеченно занимались бартером, выпуском каких-то вещей или продуктов питания, цены все время росли, и нам вдруг прекратили выплачивать заработную плату. В стране внезапно не оказалось денег. Ну ты тоже помнишь, наверное, в какой-то степени это и вас в селах коснулось.
– Да, – сказал учитель. – Я был тогда студентом, помню, что были перебои с выплатой стипендий, сигареты пропали в магазинах, сахар, масло, даже зубной пасты не было, – рассмеялся он.
– Так вот, – продолжил отельер, – я бросил свою работу и занялся бизнесом, семью-то кормить надо. Хотя, надо признать, время-то было интересное, меняли моторы от машин на сами машины, зерно на масло, масло на спирт, эх, чего только не было, – покачал он головой. – Коммунисты, как мне тогда казалось, ушли в прошлое, хотя нет, – поправил он себя, – Большинство из них стали завзятыми бизнесменами. Первые кооперативы открылись при районных комитетах комсомола, они и тут себе создали преференции, – усмехнулся он. – И знаешь, я скопил каких-то денег небольших, построил этот небольшой отель, кемпинг на берегу моря и, в принципе, всем доволен – у меня честные деньги. Но вот тут и произошло самое интересное, когда все кинулись накоплять, строить бизнес, искать лучшую жизнь, не обращали внимания на то, что секретари райкомов куда-то сгинули, и их место стали занимать попы и муллы. Конечно, капитализм намного лучше, продукты появились любые, товары, человек мог себя реализовать, но как эти твари предали свою идеологию, я до сих пор в шоке. А ведь семьдесят лет держали все в ежовых рукавицах! Я мог предположить, что где-то в лесу будет воевать против власти какой-нибудь упертый коммунист, но никак не думал, что воевать придется с невесть откуда появившимися религиозными экстремистами, решившими, что именно они знают, как нужно жить остальным. Простому человеку всегда сложно подняться над обществом, над ситуацией, взглянуть на происходящее со стороны, чтобы понять, что происходит, да и не только простому, – взмахнул он рукой, – большинству этого не дано. Только со временем начинаешь понимать те или иные процессы, да и то не всегда. А майор, его друзья, мой мальчик, – голос отельера вздрогнул, – они вдруг оказались на самом острие войны с этим новым злом. У нас ведь даже Ислам стал большевистским, помнишь, у Максима Горького «Если враг не сдаётся, его уничтожают», «Кто не с нами, тот против нас», – это ведь было в крови, внушалось с детства! Получилось, что под тоненькой коркой религии по-прежнему находился большевик, но уже одержимый новыми идеями. И пошли насаждать, а кто был против – их убивали. Я нисколько не оправдываю покойного майора, хотя он был моим другом, не оправдываю и не осуждаю никого, потому что никто из нас не выбирал эту судьбу. Нас назначили принять эту боль, вынести её, и главное было, как я понял, всегда оставаться человеком, что многим так и не удалось. Я вот всегда следовал одному правилу – не делай другим того, чего не хотелось бы испытать по отношению к себе. И я думаю, что поступи так каждый, пережить эти перемены было бы всем нам намного легче. Разве нет? А майор, несчастный дурачок, тоже верил во что-то, приносил в жертву себя, близких, а ради чего? Ради того, чтобы те, кто назначил себя преемниками коммунистов, то есть ради тех же перекрасившихся коммуняк, построивших себе уже новую сытую, благополучную жизнь, чтобы они беспроблемно и дальше правили нами. Я это понял давно, а сын – нет, его влекла романтика – прочитанные книги, гонки, расследования, Пинкертон и Шерлок Холмс с доктором Ватсоном. И все было зря. Чтобы одни негодяи сменили других негодяев. Разве не так?
– Все так, – ответил учитель, – большинство людей лишь сетует на судьбу, на тяжелую жизнь, ничего не делая, чтобы изменится самому и помочь другим. И природа человека так устроена, что, если он не работает над собой, он деградирует. Чтобы расти, человек должен иметь свободное время и еду. Когда нет ни того, ни другого в достаточной мере, все преимущества эволюции сводятся к нулю, и он ничем не отличим от обычного Aspergillus niger (лат. черная плесень), – пояснил учитель, увидев удивленные глаза отельера. – Я ведь курсовую работу писал, посвященную патогенным грибам, и могу сказать, что человечество своим поведением мало отличимо от плесени. А способы освоения новых территорий вообще один к одному. Но чего уж там, это длинная история, – вовремя остановился он, – да, и вот хотел напомнить, что с квартирой майора будете делать? Надо отдать ее наследникам, если они есть. Вот ключ, – и положил на стол металлическую перфокарту. Всю дорогу до кладбища они оба молчали. Когда учитель вышел из машины, отельер сказал ему:
– Кстати, вся его семья здесь похоронена, у тебя. Я давно тут не был, посмотришь, все ли там в порядке, у него нет родственников. И забери ключ, он мне не нужен, он никому уже не нужен. И запомни, я никогда не был плесенью, и мой сын не был, и майор тоже не был.
– А что мне с ним делать?
– Не знаю, делай что хочешь.
Учитель растерянно забрал ключ и пошел в сторону кладбища. «Даже мертвым майор никак не хочет отпустить меня, – думал он, перебирая бумаги, – отстанет он от меня когда-нибудь или нет?» Наконец, в ящике стала он нашел нужный документ и, прочитав номер захоронения, переписал его на листок. «Ну что ж, – сказал он себе с грустью, – пойдем навестим, что ли?» По пути к могиле майора учитель взял с собой одного рабочего, и довольно скоро они пришли к восточной ограде, возле которой покоился его мучитель со своей семьей. Беглого взгляда на могилы хватило учителю, чтобы понять – вот его, самая свежая, рядом супруга, а те две могилки впритык к родителям – дочерей. Дата рождения совпадала с датой смерти. Имена красивые подумал учитель, Загра и Зарема, – погодки, наверное, могли бы быть хорошими дочерями и сестрами друг дружке, но не вышло. «Ладно, майор, – сказал он, обращаясь к могилам, – отпусти, пожалуйста, меня, я все понял», и, оставив ошарашенного его словами рабочего убирать могилы, пошел по своим делам.
