– Хорошо, – отвечала она, и, смирившись с новой неудачей судьбы, она с тех пор наведывалась к нему в землянку, где прятался Анвар и еще двое каких-то ребят.
Как-то летом, после того, как она принесла им свежую еду и чистую одежду, Анвар пошел провожать её, и по дороге, когда они присели отдохнуть, как-то спонтанно их потянуло друг к другу, и уже после этого через несколько недель она почувствовала головокружение и тошноту и, боясь своего счастья, никому не рассказывала. Призналась она свекрови, будучи уже на третьем месяце, и, когда уже подходило время рожать, Анвар сам вызвался её проводить до родильного дома. И вот они едут вместе в город. Наконец она успокоилась и, сжав руку супруга, заснула тревожным, чутким сном. Они проснулись одновременно, когда машину начало трясти на «лежачих полицейских» перед постом дорожно-патрульной службы при въезде в город, автоматчик в бронежилете с жезлом в руках и стоявший за ним бронетранспортер не оставляли сомнений в том, что они наконец добрались до цели, у обоих сжалось сердце, когда автобус проезжал рядом с полицейским, но водитель только немного замедлил скорость перед постом и, дав газу, вклинился в поток транспорта.
– Так, – крикнул он пассажирам, – скоро автостанция, кто выходит до новой автостанции, прошу заранее предупреждать.
Выехавшая на их поимку группа быстрого реагирования не успела к месту, указанному оператором дрона, так как, пока от военных пришла информация, пока ее передавали и снаряжали людей для поимки, упустили время, на пустом перекрёстке и в примыкавшем к нему лесу, который они прочесали, никого не было. Собака, было, взяла след, но кроме грязной салфетки ничего не нашла. Эксперт-криминалист, приехавший с ними, пытался залить гипсовой смесью отпечаток обуви, но почва здесь была очень рыхлая, след нечеткий, и вскоре он оставил эту затею. У группы, занимавшейся непосредственно блиндажом, дела шли лучше: забросав гранатами схрон и постреляв для страховки в открытый лаз, военные обнаружили два трупа, один из которых удалось идентифицировать – это был разыскивавшийся за разбой в другом районе уголовник, какого-то оружия, представлявшего интерес, либо документов обнаружено не было. Составив рапорты и протоколы осмотра места происшествия, следователи удалились, однако требовалось найти тех двоих, кто все же просочился в город, и на всякий случай разослали ориентировки, хотя понимали, что толку от них почти никакого.
* * *
Он нерешительно пошарил рукой возле счётчика, боясь, что ненароком заденет оголенный провод и его ударит током; пальцы нащупали какой-то металлический предмет, напоминавший ключ. Достав его, учитель сдул пыль и удивленно осмотрел находку; стальной ключ имел форму куска перфокарты и меньше всего напоминал то, что человек всю жизнь привык называть ключами. Немного постояв в раздумье, учитель вставил его в прорезь в двери и повернул ручку. Тяжелая металлическая дверь легко открылась. Войдя, он нащупал слева от косяка выключатель и зажег свет. Он стоял в коридоре, освещенном ярким плафоном, и удивленно осмотрел коридор. Пыль толстим слоем лежала везде: на шкафах, полу и даже на самом плафоне, напоминая черную корону какого-нибудь средневекового царька, которому не хватило золота. Он не спеша пошел в сторону двери, через стекло которой пробивался дневной свет, и оказался на кухне. «Довольно просторная, – подумал он, – наверное, хозяин что-то снес и добавил к кухне, так как в обычных панельных домах не бывает таких больших кухонь». Затем он снова вышел в коридор, открыл одну из глухих дверей и вошел в комнату. Окно было наглухо закрыто жалюзи, и он пошире открыл дверь, чтобы свет из коридора осветил комнату. Это была детская, повсюду на полу, на кровати и даже на детском шкафу лежали не распакованные мягкие игрушки, закутанные в целлофан, пластиковые жирафы и слоники, глядевшие на учителя зеленовато-нефритовыми глазами, кони и куклы, машинки и медвежата, пластиковые замки и железная дорога и всюду пыль, толстым ковром покрывшая все это. Он повернулся, чтобы включить свет, когда увидел на стене в рамках снимки, сомнений не было – это были снимки ультразвуковой диагностики плода разного возраста. «12 недель, 16 недель, 22 недели», – прочитал он на снимках. Он не мог понять, для чего это. Почему майор собирал эти игрушки и эти фотографии эмбрионов? И вдруг он понял все. Он еще раз прошёлся по комнатам, оглядывая игрушки, осматривая другие снимки, вставленные в рамки во всю стену, оставляя следы на пыльном полу, и, остановившись перед детской кроватью, машинально взял в руки маленького клоуна с колокольчиками на красных помпонах и встряхнул его, желая очистить от пыли; тут из игрушки раздался хриплый хохот, перемежавшийся с какой-то музыкой, и учитель от неожиданности уронил его. Оставив игрушку-клоуна сидеть на полу, веселя молчаливых свидетелей, осуждающе взиравших на клоуна с полок, с кровати и со шкафов, он стряхнул пыль со своей одежды, выключил свет и вышел в подъезд, захлопнув за собой дверь. Учитель молча прошел квартал и, остановившись, сказал самому себе, пытаясь, видимо, убедить в чем-то: «Ну все равно, это же не повод, я понимаю, что тяжело, и почему я и другие?» И пошел дальше.
На следующий день он был не в духе, ему почему-то постоянно вспоминался майор, его издевательская манера говорить со смешком, его страхи, отчаянье не состоявшегося отца, любви, которой тот не смог отдать детям и вообще никому. На пятиминутке директор несколько раз окликал его, удивляясь некоторой отрешенности нового мастера. «И будь строже с мастерами, – напутствовал он его, – и наконец заставь этих граверов закончить работу! И смотри, чтобы рабочие не напивались в рабочее время. Коллектив тут хоть и небольшой, но интернациональный, бригада копателей, граверы, каменщики, сварщики», – продолжал директор. В конце концов, усилием он отогнал от себя эти мысли и после планерки, взяв у бухгалтера накладные, пошел в мастерскую к гравёрам по камню. Те сидели в углу мастерской, за небольшим импровизированным мраморным столиком и пили чай. Увидев нового мастера, которого им вчера представил директор, они привстали и, поприветствовав, предложили сесть за стол.
– Чаю будете? Меня Муртуз зовут, если не забыли, – уважительно спросил старший мастер, поправляя повязку, закрывавшую один глаз.
– Спасибо, сейчас не хочу, да и до обеда еще далеко, – мотивировал свой отказ учитель и спросил, обращаясь к нему: – Муртуз, вы те два памятника, о которых говорит директор, закончили?
– Извиняюсь, – ответил тот, – один закончил, а второй нет.
– А второй почему нет?
– Текста нет, – отвечал мастер, – заказчик попался капризный, он заплатил хорошо и требует, что-нибудь древнее.
– А у вас что, нет брошюры с эпитафиями?
– Эпитафии есть, эсэсэровские, новые российские, импортные с переводом есть, и даже которые я с любопытства сам записывал, увидев на надгробиях, – подытожил мастер, – но брат покойного требует чего-то особенного, древнее.
– Ладно, – ответил учитель. – Я зайду после обеда, попьем чаю и подумаем.
Настроив копателей на рабочий лад, переговорив со сварщиками, выслушав многочисленных посетителей, жаловавшихся то на ограду, то на благоустроенность территории, то на мусор возле кладбищенских ворот, учитель не заметил, как пролетел день, и, когда уже до конца рабочего дня оставалось меньше часа, учитель вспомнил про свое обещание и пошел в мастерскую к граверам. Муртуз со своим помощником снова пили чай, с тоской поглядывая на надгробие, стоявшее перед ними. Великолепно отполированный кусок черного мрамора с нанесенными фамилией и именем, украшенными восточными узорами, закрывали верхнюю часть монумента, нижняя же, видимо, предназначавшаяся для заказанной эпитафии, блистала нетронутой отполированной поверхностью, вызывая у Муртуза некоторый дискомфорт, чувствовавшийся на расстоянии, и он с надеждой посмотрел на вошедшего учителя.
