Когда страсти немного улеглись, ее приданое в виде двух шкафов и двуспальной кровати вновь перекочевало к ним во двор, кто-то из родни посоветовал освидетельствовать ее у медика и на следующий день уже в городе, осмотревший ее врач-судебный эксперт установил, что она по-прежнему девственница и выдал ее матери документ об этом, а на прощание заявил, что это не редкий случай, мол, бывает, и высказал предположение о том, что видимо у жениха короткий член, и он не повредил плеву.
Следующие два месяца ее обозленные родители пытались через суд взыскать компенсацию за позор и моральный ущерб, причинённый им и их дочери, и судья действительно удовлетворил иск, взыскав, правда, не то, что они просили, а что-то около полутора тысяч рублей, пояснив при этом, что в новой демократической России – недавно принятый гражданский кодекс и нет судебной практики по такого рода делам. На оглашении решения суда неожиданно приключилась драка, сторона жениха никак не желала признавать свою неправоту, и вскоре кабинет судьи напоминал поле битвы с поломанной мебелью, плевками на стенах, вырванными из дел листами, клочьями выдранных волос, порванными платками и разъяренными судебными приставами, пытавшимися разнять дерущихся женщин. Вечером того же дня они приехали в соседнее село, где жили их родственники, и Айшу оставили у них на некоторое время погостить, и чтобы она пришла в себя на новом месте и несколько отвлеклась от стремительно происшедших событий. Она и сама была рада этому, так как возвращаться в родное село, где уличная детвора преследовала ее насмешками, ей вовсе не хотелось.
Пусть мама с папой сами решат, думала она. Освоившись у родственников, она заметила, что, хотя расстояние между их сёлами не очень большое, по образу жизни несколько отличаются от того, к чему она привыкла. Ей сразу объяснили, что в прежние коммунистические времена религию притесняли и теперь, когда все запреты сняты, все село решило жить по-новому. В первую очередь был разгромлен винный магазин, а его владелец изгнан из села. На металлических щитах вдоль дорог, ранее прославлявших КПСС и Ленина, были нанесены уже надписи, прославлявшие величие Аллаха, либо вообще на арабском языке. Она вспомнила, что, когда еще они въезжали в село, она заметила щит с надписью «Добро Пожаловать» и «Здесь действуют шариатские законы!» Для Айши не было чем-то необычным ходить в платке и в длинном платье, так как сельская мода, не отличавшаяся особыми изысками, и так не предоставляла особенного выбора женщинам, за исключением, правда, того, что не несла никакой идеологической подоплеки и была вызвана практической необходимостью. Родственник её отца и его супруга, знавшие о её беде, приняли Айшу как родную и даже начали подыскивать ей подходящую партию в селе, считая, что женщину нельзя оставлять без замужества, кроме тех случаев, которые описаны шариатом, и вскоре дядя Гусейн сообщил ей, что решил выдать ее замуж за весьма достойного человека. Её возражения о родителях, их согласии Гусейн в расчет не принял, заявив, что её надо выдать замуж, а её отец предоставил ему полномочия, позволяющие дать согласие, и вечером следующего дня Айша уже была замужем за Амиром – арабом, воевавшим за свободную Ичкерию по зову сердца и поправлявшим свое здоровье в этом селе после ранения.
После произнесения обряда, она переехала к своему новому мужу, проживавшему далее, в трех домах от дома дяди Гусейна, а еще через неделю оказалась вместе с ним в Ичкерии. От Амира она узнала, что у него уже есть жена и двое детей в Иордании, и что он взял ее как вторую жену, так как это дозволено законом. Впрочем, человек он был не плохой и даже подарил ей перстень, но вскоре был убит в бою, и Айша оказалась в «Доме вдов» где-то под Ведено, где были под одной крышей собраны такие же, как она, вдовы. Кто-то был с детьми, кто без них, но подолгу в этом «Доме вдов» никто не задерживался, их либо забирали родственники, либо вновь выдавали замуж. Так Айша вскоре еще раз вышла замуж.
Мужа нового она видела всего два раза: в день свадьбы и когда его принесли мертвым, после этого Айша поневоле еще три раза была замужем и, когда отряд, в котором воевал её последний супруг, выдавили с равнины в горы, она снова попала в группу женщин-вдов. Попытка бежать была у нее всего однажды, но она не принесла успеха, ее поймали через несколько часов, и после побоев один из боевиков предложил пустить ее по кругу, но за нее заступился земляк из Дагестана, случайно оказавшийся в этом селе и которого она запомнила навсегда. Возражать ему никто не осмелился и вскоре она с отступавшими боевиками попала в какой-то хутор, где её и бросили. Дорога домой заняла добрых три месяца, ее несколько раз задерживали для проверки документов, иногда патруль просто несколько дней насиловал её, передавал следующему и, когда среди милиционеров или военных оказывались сердобольные люди, её попросту отпускали восвояси, посчитав, что она достаточно отработала своим телом, чтобы ее отпустить. Но чем ближе она оказывалась к своему району, тем строже были проверки, и в последний раз ей пришлось две недели ждать, обслуживая личный состав небольшого блокпоста, пока подтвердят ее личность. Уже по дороге домой ей исполнилось девятнадцать лет и так получилось, что именно в свой день рождения она добралась до родительского дома, где, как оказалось, её никто не ждал. Родня была уверена, что она погибла и, со слов дяди Гусейна, выдавшего её замуж, ее родители думали, что она также сгинула в чеченских лесах, как и её первый муж. Первые дни её никто не беспокоил, однако вскоре по селу поползли слухи, что она боевичка, воевала в Чечне и больше всего в этом усердствовали родители её несостоявшегося мужа, которые никак не могли простить поражения в суде и выплату полуторы тысячи рублей.
Задержание и обыск дома не заставили себя ждать, после того, как омоновцы, переломав дома всю мебель и выпотрошив матрацы, подушки, шкафы, даже мешки с мукой и зерном, забрали её в город к следователю. То, что она рассказала, не представляло никакого интереса, но просто отпускать её тоже не хотели и на всякий случай, поставив на профилактический учет, её три дня продержали в ближайшем отделении милиции, а затем отпустили.
Оказавшись без денег на автовокзале и не зная, кого бы просить подвезти ее, она так и переночевала на автостанции, когда на следующий день одна из женщин случайно узнала в ней родственницу Гусейна и предложила поехать вместе. Нельзя сказать, что дядя Гусейн и его жена встретили Айшу с радостью, они были задавлены какими-то своими проблемами и не ожидали увидеть её. Хмуро поприветствовав, они пригласили сесть за стол, спросили о здоровье родителей и, посетовав на трудные времена, спросили Айшу о её первом муже Амире. «Погиб, – коротко сказала она, – впрочем, как и те пять или шесть мужей, я уже и не помню, что были после него». Увидев удивленные глаза Гусейна, Айша спросила его: «А разве вы не знали, куда меня выдаете? Если на свете и есть ад, то я прошла его, и я боюсь вам рассказать, что со мной было за эти три года, боюсь, вы не поверите, и сегодня я пришла туда, откуда все началось, в надежде исправить все. Что мне делать?» – плакала она.
На третий день дядя Гусейн познакомил её с односельчанином, пригласив его к себе в дом. Это был молодой парень, у которого недавно при родах умерла жена и, показав на Айшу, представил её как свою племянницу, также недавно оказавшуюся вдовой. Так Айша познакомилась со своим последним мужем – Анваром. Приехали вскоре ее родители и, сыграв через неделю свадьбу, молодые стали жить в доме у родителей Анвара. Тот оказался совсем неплохим малым, заботился о жене, иногда баловал её подарками и даже обещал свозить куда-нибудь в путешествие, если она родит ему сына. И она, наконец обретя семью, покой, страстно желала отплатить за это, с утра до вечери носясь по дому, подметая, моя, готовя еду на всю семью, да так, что свекровь нарадоваться на неё не могла. Правда, Айша временами горевала, что раз ей при семи её мужьях и десятке случайных связей не довелось забеременеть, то тут вообще надежд никаких. Так прошло около года, когда её супруг вдруг пропал на целых две недели, а когда вернулся, сообщил, что больше не может оставаться в селе, так как его могут арестовать, и с недоумением смотрел на жену, забившуюся в истерическом плаче, он не ожидал, что он настолько дорог ей, и что она так воспримет его сообщение, хотя она плакала вовсе не по нему, а по себе, по своей судьбе и своим так и не сбывшимся мечтам. Но, взяв себя в руки, и понимая, что исправить ничего уже не в силах, она спросила его, как быть ей. «Будь здесь, – ответил он, – место, где я буду прятаться, недалеко. Будем видеться», – нежно сказал он и обнял жену. «А почему ты не можешь просто пойти и сдаться? – спрашивала она, – ведь не убьют тебя, ты же никого не убил, не зарезал, зачем ты губишь нас?» – причитала она. «Не могу я так, пойти и сдаться, не по-мужски это. Если суждено случится чему-то, значит так оно и будет! Успокойся! Ты сможешь навещать меня, будем видеться, а потом, глядишь, когда все успокоится, о нас и не вспомнят».
