Через пару минут, когда он закончил говорить, доктор откуда-то достал пластиковую бутыль с водой и передал арестованному в надежде, будто что-то изменится. Арестант, выхватив бутылку из рук доктора, жадно припал к ней и, хрипя и давясь, выпил содержимое до дна, напившись; на его лице появилась блаженная улыбка и, возвращая уже ненужную бутылку доктору, поблагодарил:
– К чёрту дело, дело к чёрту.
В камере нависла зловещая тишина.
– Давай его к майору, – приказал доктор, – пусть сам разбирается, косит он или нет.
Когда они приволокли арестанта к майору, тот сидел у себя за столом и просматривал какие-то документы.
– А, ну наконец-то, – произнес он, отложив в сторону бумаги, – привели?
– Да, – ответил старший охранник, опередив доктора, – но с ним вроде как проблема.
– Какая проблема? – спросил майор, обращаясь уже к самому доктору.
– Я могу ошибаться, но тут вроде особенный случай, нарушение психики, возможно какие-то побочные явления, может, гипогликемия или энцефалопатия, – промолвил доктор, – или и то, и другое, а может, просто косит.
– Насчет того, что может косит, я понял, а до этого что ты сказал?
– Ну, или критическое снижение уровня сахара, или съехал с катушек, если по-простому.
– Так подними ему сахар, а насчет катушек мы проверим сейчас, и давайте его на кресло, – приказал майор. Охранники усадили упиравшегося арестанта на кресло, пристегнули его, а доктор, достав шприц, ввел ему какое-то лекарство.
– Когда подействует?
– Ну, я ему внутривенно ввел, должно сразу.
– Дело к чёрту, – сказал арестант, пытаясь высвободиться из кресла.
– Вот видишь, – победно заявил майор, – уже заговорил, понимает, гад!
– Так он с утра нас этими чертями кормит, – ответил доктор, – на любой вопрос так отвечает.
– Ладно, посмотрим, – ответил майор и начал с электрического тока. Арестованный затрясся в кресле, глаза его закатились и, издав крик, он потерял сознание.
– Можно мы выйдем? – спросил доктор.
– Стой здесь, будешь следить за ним, не дай бог этот тоже окочурится, понял?
Доктор вынужденно согласился, но смотреть в сторону арестованного не стал, отвернувшись от них. Майор тем временем достал из ящика стола теннисный мячик, засунул в рот арестованному и, наложив в три слоя пластырь, закрепил мячик.
– А зачем это? – спросил доктор.
– Чтобы не орал, через десять минут увидишь, как он заговорит, – с этими словами майор достал щипцы и методично стал вырывать арестованному ноготь за ногтем, приговаривая: – будешь косить, будешь?
Затем, принеся какой-то инструмент, напоминавший большие плоскогубцы, начал ломать фаланги на другой руке, человек в кресле, если поначалу дергался, инстинктивно пытаясь высвободиться, то уже через пару минут просто сидел, дрожа в конвульсиях. Он несколько раз терял сознание, его снова и снова откачивали, приводили в чувство, доктор подходил время от времени и ватными палочками для ушей прочищал ноздри. Наконец, когда майору показалось достаточными мучения арестанта, он содрал с лица пластырь и, достав изо рта окровавленный теннисный мячик, с издевкой спросил арестанта: «Ну что, созрел для разговора?».
– Дело к черту, – сквозь стон произнес человек, – к черту дело, – и заплакал.
Майор направил на него шланг и окатил холодной водой, методично водя направление струи из шланга слева направо и вниз, с макушки и до пояса. Подождав, пока струйки порозовевшей воды исчезнут в решетке канализации на полу, спросил арестанта:
– Ну, как тебя зовут?
– Дело к чёрту, к черту дело, – ответил тот, едва шевеля губами.
– Я вижу, ты не понял, или не хочешь понимать? Придется продолжить, если ты такой упрямый!
– Дело к черту, к черту дело, дело к черту, – снова заплакал арестант. Увидев, что майор начал копаться в своем ящике для инструментов, намереваясь продолжить допрос, доктор неожиданно заступился за арестанта.
– Не трогай его больше!
– Почему это?
– Потому что это бесполезно, он болен, и болен психически, оставь его в покое, или я уйду, а тебе самому отвечать за него.
– Ну ладно, – примирительно сказал майор, – забирай, только отметь у себя там, что его уже привезли замотанным в полиэтилен, и это не наша вина. Хотя зря ты так сердобольничаешь, может, через полчаса он и заговорил бы у меня.
– А кто он такой вообще? – спросил доктор.
– Бизнесмен какой-то, обэповцы заподозрили его в финансовой поддержке бандподполья и сдали нам, хотя может, он просто отказался отстегивать им, хрен его знает. Уже, наверное, никогда и не узнаем. Непруха какая-то раз за разом идет, не замечаешь?
– Тут не непруха идет, а дело в тебе, – вдруг заявил доктор.
– А что во мне не так?
– Нельзя так, как ты делаешь, ты словно на бойне орудуешь, даже животные не заслуживают такого обращения.
– Что-то раньше ты так не говорил.
– Раньше ты не был таким зверем, ты больше угрожал пытками и не зверствовал, как сейчас, я думаю тебе надо взять отпуск, отдохнуть, развеяться, ну и мы тоже, наверное, отдохнем, пусть этих и других задержанных рассылают в иные места, тем более таких тюрем полно от Ростова и далее на юг по всем республикам.
– Ладно, – махнул рукой майор, – унесите его.
Охранники извлекли арестанта из кресла и потащили к выходу, когда его проносили мимо них, он повернул голову в сторону доктора и четко произнес: «Дело к чёрту, к чёрту дело», хотя доктор готов был поклясться, что прозвучало это в его ушах как «Спасибо, доктор, большое спасибо».
* * *
Доктор шел к себе, размышляя о сегодняшнем случае, и к нему приходило понимание того, что относительное благополучие, которого он достиг за эти годы, никак не соответствует жертве, принесённой им ради этого. И хотя за эти несколько лет, проведенных с майором, он ко многому привык, но червь сомнений все-равно точил его искореженное сознание, не давая равнодушию, поселившемуся у него в душе, заполнить все пространство, заставляя снова и снова возвращаться к тому моменту, когда он – подававший надежды молодой хирург – вдруг стал тем бездушным монстром, безразлично взирающим на страдания людей, кем бы они ни были. И продлевающим их мучения вопреки тому, чему его учили все те годы, проведенные им в медицинском институте. А ведь началось все с маленького, как ему тогда казалось, пустяка, которому он тогда не придавал значения, когда его попросил какой-то старый приятель помочь с прерыванием беременности у его подруги. И слова из клятвы, произнесенной им когда-то: «Я… не вручу никакой женщине абортивного пессария» были забыты им, когда ему вручили гонорар, дважды превышающий его месячную зарплату. Совесть немного повозмущалась, но была побеждена телом, хотевшим красивой одежды и вкусной еды. Ту первую операцию он помнил до сих пор, до мельчайших подробностей, девушка была беременна уже больше двадцати двух недель, и он, зная, что убивает уже вполне сформировавшийся плод, у себя в ванной прооперировал ее, отметив про себя, что никто в их поликлинике не сумел бы в таких условиях и на таком уровне провести операцию. Несколько дней он не притрагивался к деньгам, словно привыкая к ним, да и носить их с собой было опрометчиво, ведь вокруг столько соблазнов, а коллеги могут заметить и спросить если не его, то друг у друга, мол, откуда у молодого хирурга деньги? Не избалованные зарплатами врачи всегда жили от зарплаты до зарплаты, не стесняясь иногда попросить у коллеги несколько рублей, чтобы протянуть до аванса или зарплаты, и появление у кого-то «лишних» денег не могло не остаться незамеченным. Наконец, он решился потратить их и в один из выходных пошел на городской рынок и купил себе чешские туфли и гедээровские штаны израсходовав почти весь «левый» заработок. Он чувствовал себя на седьмом небе, прохожие оглядывались на него, коллеги по работе, почти все до единого, спросили, почем он купил туфли и брюки, а заведующий отделением терапии даже пощупал материал, из которого были сшиты брюки, и попросил три рубля до зарплаты. С тех пор пошло и поехало, он не гнушался никакими заработками, договорившись со старшей медсестрой, перепродавал дефицитные лекарства и, как говорили тогда, в позднюю эпоху застоя, относил себя к категории людей, умеющих жить. Однако вскоре случилась перестройка, а затем и распад страны. Новая власть не особо утруждала себя заботой о людях, вспоминая о них лишь тогда, когда шахтеры начинали стучать касками по брусчатке, требуя зарплаты, либо перед очередными выборами. К этому времени он был уже обременен семьей, и вечные передряги то с заработной платой, то с инфляцией, обесценивавшей деньги, то с сокращениями рабочих мест привели его к тому, чтобы, воспользовавшись новой ситуацией, открыть врачебный кабинет и начать заниматься собственной практикой. Купив подержанный ультразвуковой аппарат и арендовав помещение, он начал заниматься частной практикой, и вскоре почувствовал, что фортуна вновь повернулась к нему лицом, появились кое-какие деньги, семья была одета, обута и накормлена, он даже купил себе подержанную иномарку и, собственно, был весьма доволен жизнью, когда однажды поздно ночью его разбудил настойчивый стук в дверь. Открыв, он немало был удивлен: на пороге стоял тот самый знакомый, который когда-то привел ему первую пациентку. «Надо переговорить, – сказал он, – понимаешь, тут ранили нашего товарища на разборках, надо прооперировать, – и, чтобы у доктора не оставалось никаких сомнений, достал из кармана сложенную пополам пачку американских долларов и добавил, – здесь полторы тысячи, сделаешь как надо, добавлю еще, но чтобы никому ни слова. Понял?» Одевшись, он поехал с ними в свою клинику, прооперировал раненого, благо, пуля угодила в мякоть бедра: он извлёк пулю и, обработав и зашив рану, выписал рецепт. Знакомый не соврал, на прощание он достал из кармана пухлую пачку денег, отсчитал пять бумажек с портретом Бенджамина Франклина и положил ему в нагрудный карман.
