– Не может быть?!
– Может. Я ведь не призрак, сижу перед тобой, рассказываю. Какой резон мне врать? Было бы иначе, я сказал бы, наверное.
– Обидно попасть в этот чужой замес ни за хер собачий?
– Еще бы. Но я уже смирился с судьбой, или мне так кажется из-за безнадежности, не знаю.
– Да, несправедливо. Я вот знаю за что я здесь. И в принципе не рассчитывал, что меня будут лечить, думал, пристрелят и дело с концом. Но ты, если не врешь, ты действительно попал в чужие терки.
– Спасибо за поддержку. Хотел тебя спросить, если ответишь, конечно, а за что вы воюете?
– За что?
– Да, какие у вас цели? Не удивляйся, что спрашиваю, но ты третий человек в этой тюрьме, с которым я говорю на эту тему.
– А что те двое сказали?
– Об этом потом. Ты объясни сначала.
– Ну, мы за шариат, за исламское государство без неверных.
– А почему столько крови? Вы убеждаете людей не ходить на выборы, не платить налоги, не работать в государственных структурах, запрещаете учиться женщинам и вообще кому бы то ни было. Из книг только религиозная литература, утвержденная вами. Не боитесь, что если победите, останетесь без медицины, учителей, инженеров, ученых, в конце концов?
– Нет, не боимся. Человеку достаточно читать священные книги, а все остальное от шайтана.
– Ну хорошо, а как вы будете жить при таком обществе? Вернетесь к натуральному хозяйству?
– Я не думал об этом, и я не знаю, что такое натуральное хозяйство.
– Ну это когда человек живет за счет выращенного на поле или добытого на охоте, меняет затем излишки продукции на что-то другое или продает купцам.
– Понятно, нет, я не за это.
– А за что тогда?
– Послушай, как там тебя зовут?
– Мазгар.
– Послушай, Мазгар, меня много раз пытались сбить с толку и тебе тоже это не удастся. Понял?
– Я понял, но я пытаюсь определить для себя твою мотивацию.
– Я сказал уже тебе, и больше не приставай с расспросами.
– Хорошо. Последний вопрос, и я тебе потом расскажу мнение тех двоих.
– Ладно, если только последний.
– Вот смотри, в селе нашем у меня были соседи. Их мальчик закончил нашу школу и мечтал пойти на службу в милицию. Вроде как начитался детективов, насмотрелся фильмов и почувствовал призвание. Так вот, родители его заплатили взятку сто тысяч рублей в военкомат, чтобы того призвали в армию, ты ведь знаешь, что наших земляков стараются не призывать в российскую армию? Затем, когда тот вернулся после года службы, они влезли в долги и заплатили две тысячи долларов, чтобы их сына взяли в милицию на службу. Добились своего и через три месяца мальчика этого подорвали в патрульной машине. Представляешь состояние родителей? Вот скажи, пожалуйста, насколько это правильно?
– Здесь все неправильно: и то, что дали денег военкому, и то, что заплатили в милицию, и то, что он пошел в такую милицию.
– А то, что его убили?
– Ты меня хочешь запутать, учитель, война идет, все страдают.
– А не думал, что надо прекратить эту войну?
– Думал иногда и понял, что никогда не удастся.
– Почему?
– Слишком много повязано на этой войне и у той, и у другой стороны – убитые родственники, кровная месть, нищета, нет работы и нет свободы. Общего языка нам не найти. Достаточно?
– Думаю, да.
– А те двое тоже самое говорили?
– Нет.
– А где они сейчас?
– Мертвы.
– Выходит, все равно не угодишь?
– Выходит так.
* * *
На следующее утро постояльцев санитарной камеры разбудили охранники, проверили на ощупь каждого, заглянули под подушки, посмотрели, кто как пристегнут, подергав, проверили прочность цепи, провели шмон, как в таких случаях говорят заключенные, и, раздав каждому по пакетику лапши быстрого приготовления, стали ожидать доктора. Третьего арестанта, что был в полиэтиленовом мешке, они не стали поднимать, видно, накануне получив какие-то инструкции. Наконец, доктор вошел в камеру, надел свой халат, вымыл руки и для чего-то вооружился стетоскопом. Поздоровавшись с охранниками, как будто они не провели в ожидании доктора почти час, а пришли только что, он подозвал их к кровати с замотанным в полиэтилен арестантом, и они втроем стали разматывать скотч и снимать полиэтилен. Скотч издавал противные квакающие звуки, когда его стали разматывать слой за слоем, и, как оказалось, его было много. Наконец, когда им надоело возиться со скотчем, доктор вынул из кармана маленькие ножницы и, разрезав полиэтилен, вместе со скотчем содрал его с арестанта и сбросил на пол. Арестованный лежал, не предпринимая никаких попыток встать или заговорить. Убедившись, что арестант на первый взгляд выглядит относительно неплохо, доктор приказал охранникам: «Усадите его, пусть посидит, пока очухается».
Те, схватив за плечи, приподняли арестанта с кровати и, развернув, усадили на край кровати, ноги арестованного опустились на пол и стали придерживать его, чтобы тот не упал. Арестант был не просто мокрый с макушки и до пяток, а был весь покрыт какой-то серой жидкостью, вонь от одежды и тела, пропитанного потом и мочой, дополнила своим запахом букет ароматов, наполнявший и без того вонючую камеру, сделав воздух вокруг еще более отвратительным. Он сидел на краешке кровати и дрожал от холода, сжав руки перед собой и скрестив босые ноги, хотя в камере, как казалось учителю, было вроде тепло. Доктор подошел к нему и, заметив, что у сидящего человека закрыты глаза, приподнял ему пальцами правое веко, разглядывая глаз, и затем, отпустив, спросил: «Ну как дела?». Арестант молчал. Старший охранник размахнулся и слегка стукнул дубинкой сидящего по плечам, было слышно, как дубинка чавкнула по мокрой одежде, забрызгав мелкими каплями стоявших вокруг и, перехватив недоуменный взгляд доктора, охранник пояснил: «Это иногда приводит в чувство».
– Дело к черту, – неожиданно произнес арестант.
– Вот, видишь, – обрадовался охранник, – помогло!
Доктор внимательно посмотрел на арестанта и спросил:
– Пить хочешь?
– К чёрту дело, – кивнув, ответил арестант.
– Не понял?
– Дело к черту, к чёрту дело, – кивая, ответил арестант.
– Фамилия как твоя? – спросил снова доктор.
– К чёрту дело, дело к чёрту, к чёрту дело, – опять произнес арестант и затем уже с жалобной интонацией произнес целое предложение: – Дело к чёрту, к чёрту дело, к чёрту дело, к чёрту дело….
– Косит, что ли? – с сомнением в голосе спросил доктор, обращаясь к охранникам.
– Черт его знает, – ответил молодой охранник. И все трое уставились на арестанта. А тот, словно наконец, после долгих поисков, нашел тех близких людей, которым может излить свои терзания, вызванные многосуточным пребыванием в целлофановом мешке, снова с интонацией, чувством и тактом произнес: «Дело к чёрту, к чёрту дело…».
