– А что за сон, расскажи.
– Ну, – замялся майор, – я вроде засыпаю, и тут, ну, ты сам знаешь, во сне абсолютно все кажется как наяву. Я оказываюсь в середине огромного поля от горизонта и до горизонта, бескрайнего, короче, и дорога такая черная, прямая идет посередине, как линия, разрезающая это поле. И вот я стою, чего-то жду. Что-то неведомое, непонятное, несущее тревогу надвигается на меня. Страх начинает душить, и ничего сделать в этот момент у меня не получается, ни крикнуть, ни шевельнуться не могу, и тут издалека слышится гул, словно автобус едет. И вскоре он появляется.
– Кто?
– Ну, автобус, – перешел неожиданно на шепот майор, – такой, похожий на тот, что возил курсантов в нашем милицейском училище.
– И что дальше?
– Останавливается передо мной и распахивает двери, а я вижу – за ступеньками там темнота, и он ждет, пока я войду, а мне страшно, и я не могу войти, ноги не слушаются, кричу от ужаса, и в этот момент всякий раз просыпаюсь, весь в испарине, а на теле гусиная кожа, как от озноба.
– Интересный сон. Хотя ничего такого, на мой взгляд, в нем нет. Может, переутомление у тебя, может, из детства фобии какие-то. А ты в детстве темноты боялся?
– Покажи мне детей, которые не боятся темноты.
– Ну да, ну да, – согласился полковник, – и у меня бывало в раннем детстве, особенно когда оставляли одного.
Затем, немного подумав, добавил:
– Ну что я могу тебе сказать, ерунда все это, ты просто от одиночества и однообразия можешь спятить и попасть в дурку, особенно учитывая специфику твоей работы. Вот я бы на твоем месте клин клином бы вышиб.
– Как это?
– Ну вошел бы в эту дверь и все. Самое печальное, что может случиться – ты просто проснёшься или, на худой конец, увидишь еще одну дверцу, за ней еще одну и так до бесконечности. А в итоге сон перестанет тебя мучить, потому как эффект ожидания чего-то страшного превращается в обыденное, теряя свою кумулятивность, и даю гарантию – больше этот кошмар тебе сниться не будет.
– Занятно, а где ты это вычитал?
– Фиг его знает, уже не помню. И вообще, я кадровик, если ты не забыл, я обязан быть психологом. Если ты знаешь, психотерапевты именно так стараются проводить терапию страха перед чем-то. Фильмы не смотрел, что ли? И вообще, хватит дурью маяться, заведи себе подружку. Поведи ее в кафе или на природу и вернись к жизни. А перейти на другую работу я тебе помогу по дружбе, обещаю.
– Ну спасибо, дружище. И извини, что отнял столько времени, вон уже у дверей кто-то тебя ожидает, – сказал майор, заметив в дверях женщину, уже несколько минут пристально смотревшую в их сторону и не решавшуюся подойти.
Полковник посмотрел в сторону входа и, тоже, видимо, заметив ее, сказал:
– Ну ладно, секретарь подошла, видимо, что-то срочное, мне надо идти, созвонимся.
* * *
В изоляторе для больных или, еще как её называли, лечебке было ничуть не лучше, чем в одиночной камере, там хотя бы можно было ходить по камере. А тут даже сходить по нужде целая проблема. Как только доктор ушел, сосед с перебинтованными ногами неожиданно оживился и, все время переворачиваясь с боку на бок, пытался достать ту часть цепи, что была прикована непосредственно к кровати, чтобы разомкнуть звено и попытаться освободиться. Наконец, устав от безрезультатных попыток, он стал яростно чесать бинты над прооперированными ранами и вскоре опять затих. Второй сосед в полиэтиленовом мешке по-прежнему неподвижно лежал, и только по временами надувавшемуся мешку на голове было видно, что он жив. Учитель попытался заговорить с сокамерниками, начав попытку с забинтованного.
– Салам алейкум, – поздоровался он, – ты кто?
Сосед, даже не повернув его сторону головы, ответил:
– Какая тебе разница, кто я?
– Давно здесь? – снова попытался завязать разговор учитель.
– Дня три. Завтра должны перевести в обычную камеру.
– Нам никак не помочь этому бедолаге? – спросил учитель. – Хотя бы содрать с лица этот полиэтилен, или тебе не знакомо чувство сострадания?
– Не надо учить меня, – зло ответил арестант. – Не дотянемся. Хотя можно попытаться.
Сосед осторожно спустился с кровати и, медленно переставляя ноги, пошел в направлении третьего соседа, цепь натянулась, и, несмотря на все усилия, ему недоставало каких-то полметра, чтобы дотянуться до него.
– Не получается, – сказал он, – да и ноги болят сильно, как бы раны не открылись.
– А с ногами что?
– Подстрелили. Заживает потихоньку, – ответил он, так же осторожно возвращаясь на свое место. – Завтра переведут, может быть, в другую камеру, допросят, а потом, глядишь, через месяц-два в суд и в лагерь.
– Не хочу тебя огорчать, но из этой тюрьмы нет другого пути, кроме как на тот свет.
– С чего ты взял?
– Я тут больше недели.
– Если так, то почему ты жив?
– Я понадобился главному костолому.
– Вербует?
– Нет. Просит, чтобы я на камеру изображал другого зека, которого он упустил.
– Сбежал, что ли? Я думал, отсюда невозможно бежать.
– Нет, умер раньше, чем рассказал что-нибудь. И теперь, видно, пытается обмануть свое начальство.
– А вы что похожи внешне?
– Нет, но могу поспорить, что после допроса ты ничем не будешь отличаться от меня, уж первые три дня точно, – попытался пошутить учитель.
– Слушай, а тебя к нам не нарочно подсадили, чтобы жути нагнать?
– Как знаешь. Мое дело предупредить, хотя я мог бы и промолчать.
Сосед с интересом повернулся в его сторону и спросил:
– А что ты предлагаешь?
– К сожалению, ничего, и расскажешь ты все в ходе допроса или не расскажешь, отсюда нет выхода, приговор тебе уже вынесен, ты мертв, тебя просто нет.
– Конкретно ты меня обнадежил, – задумчиво произнес сосед, – хотя я и чувствовал, что что-то не так с самого начала, меня ведь на носилках несли, а у входа не было таблички с указанием номера изолятора министерства юстиции, вообще ничего не было, кроме двух ментов у входа. И я даже не понял, что это за место.
– А где подстрелили? – спросил учитель, показав на ноги соседа.
– В лесу, в районе Белой речки. Нарвались на засаду спецназа ГРУ, меня ранило в самом начале боя, и я сумел отползти, остальных перебили всех, меня уже потом милиция выловила на заброшенном хуторе, кто-то из местных сдал. А ты за что здесь? Судя по твоему виду, тебе тоже конкретно досталось.
– Ни за что. Просто кому-то не понравился, много болтал, видимо. А так, я простой сельский учитель биологии, жил своей жизнью, как мне казалось, и не имел отношения ни к ваххабитам, ни к другим течениям.
