– Не спорю.
– Слышь! А чья эта спортивная сумка под моей койкой?
– Моего друга.
– А чего он сумку оставил? Освободили?
– Наверное. Он за ней не вернулся.
– Давай познакомимся, под одной крышей все-таки пока. Меня Махмуд зовут, а тебя как?
– Мазгар.
– А кто ты по жизни, Мазгар?
– В смысле?
– Ну, чем занимаешься?
– Учитель биологии.
– А сюда как попал?
– Случайно.
– Случайно? – собеседник ухмыльнулся и сказал: – Я тоже случайно, шел по улице и попал.
– Бывает.
– Не особо ты разговорчив. Да это и лучше так, – резюмировал сосед, – меньше знаешь – лучше спишь. Верно? – голос его звучал уверенно, хотя иногда прорывались нотки то ли страха, то ли растерянности. «Хотя кто может чувствовать себя комфортно в таком месте?», – подумал учитель.
– Наверное, – ответил он.
– Слышь, братан, а ты другие слова знаешь?
– Какие?
– Ну, кроме «наверное» и «бывает».
– Наверное, знаю.
– Шутник ты. Слышь, мы в одной хате, и нам надо дружить или поддерживать друг друга хотя бы.
Учитель с трудом повернул голову и посмотрел на собеседника, парню было лет тридцать на вид, крепкого телосложения, круглое лицо с короткой рыжеватой бородкой и подстриженными усами. Верхняя губа была разбита, нос расквашен, а под правым глазом красовался огромный синяк. На лице было написано почти детское выражение обиды, смешанной с недоумением и растерянностью.
– Наконец посмотрел в мою сторону, – сказал он учителю и добавил: – помощь нужна? Ты весь какой-то покореженный. После аварии сюда попал?
– Нет. Упал с лестницы.
– А серьезно?
– Давай о чем-нибудь другом, если понадобится помощь, я попрошу.
– Ладно. Ты не знаешь, как тут узнать время намаза?
– Охранник поет Азан в нужное время.
– Шутишь?
– Ну да. Здесь нет времени. Здесь есть время до допроса и после него.
– Как хочешь, а я помолюсь, я три намаза пропустил, пока везли сюда.
Сосед оказался весьма деятельным, он ухитрился подмести камеру, соорудив подобие веника из каких-то тряпок. Подойдя к параше, благо она была пустая, сделал омовение и, достав из пакета молитвенный коврик, каким-то наитием определил стороны света и, выбрав, как ему казалось, правильное направление в сторону Мекки, стал восполнять пропущенные намазы. Закончив молиться, он собрал в кучку брикеты лапши быстрого приготовления и почему-то, подойдя к двери, стал бить в нее.
Через минуту кто-то подошел к двери, и открылась квадратная дверца, в которой появилось лицо пожилого охранника.
– Чего шумим? – спросил он. – Еще раз услышу, получишь по чану и прямиком в карцер.
– Начальник! Воды дай горячей, лапшу надо развести.
– Нет горячей воды.
– А чайник?
– Ты слепой? Ты где тут розетку видел? – ответил вопросом на вопрос охранник.
– Ну вы же чай пьете?
– Пьем в столовой, и у каждого термос. Еще раз услышу шум, накажу, – сказал охранник и, захлопнув окошко, неспешно удалился.
– Вот сволочь. А ты как кушаешь? – спросил он учителя.
– Никак. Пью воду.
– Ну ты так и умереть можешь.
– Могу. Но кушать нет желания. Живот болит.
– Чай хотел сделать, у меня и пакетики есть, вот твари, – бормотал сосед, – первый раз в такой тюряге сижу беспредельной.
– А много сидел?
– Третья ходка, ответил сосед. – Первый раз год отсидел за хранение оружия. Второй раз – пять лет за пособничество НВФ, и сейчас третья будет.
– А за что?
– Кто-то видел меня недалеко от того места, где произошло нападение на патрульную машину, за это и взяли.
– Понятно. Не буду спрашивать, был ты там или нет, но мне интересно, зачем они это делают?
– Зачем?
– Да.
– Меня-то там точно не было, да и в прессе было бы сообщение, если кто взорвал патрульную машину, а вот зачем люди взрывают, то я думаю, что кто-то мстит за родню, близких, кто-то за халифат, а кто-то за идею воюет.
– А халифат – это не идея?
– Может, и идея, но мне она не по душе.
– А почему? Извини, что спрашиваю, если не хочешь, не отвечай.
– Почему же, я отвечу. Халифат уже был, были четыре праведных халифа, и потом много других халифов, это было далеко на юге, и ничего в итоге путного из этого не вышло, разве что Ислам получил распространение, но будущее не за ними, не за халифами. Да и не хотелось бы, чтобы снова кто-то за тысячи километров от меня определял, как мне жить.
– А за кем, по-твоему, правда?
– Я не знаю, мы ведь и так живем в большом таком типа халифате, где правит белый царь, а здесь у нас – его наместник-мусульманин, где меньше чем за двадцать лет построили много мечетей, и где верующий может спокойно пойти в мечеть и помолиться, – тут он поднял палец вверх и добавил: – если ты, конечно, официального направления веры, и с первого взгляда вроде все хорошо.
– Тогда за что ты воюешь?
– Я? Я лично не воюю, – он выдержал паузу и внимательно оглядел углы камеры, потолок, единственное окошко и, посмотрев на учителя, добавил: – я говорю о тех, кто так говорит.
– Тогда за что они воюют?
– Ты знаешь, может быть, они воюют против того, чтобы им назначали наместников, чтобы непонятные партии, которые по сути одно и тоже, не морочили людям голову, за право распоряжаться своими жизнями, судьбой, чтобы жили по законам, сочинённым не где-то за тысячи километров, а по своим собственным, чтобы жить не чужим умом, а своим, они воюют за свою свободу и независимость, – выпалил он, потеряв на миг всякую осторожность.
– А что даст ваша, вернее, их независимость в республике, где сотня народностей, и порою даже простые люди не могут договориться по бытовым вопросам?
– Не знаю, – ответил он, – что даст, может, научатся договариваться, наверно, будет что-то новое, может хуже, а может лучше, но это будет уже другое.
– А где ты всего этого набрался или как пришел к этому?
– Сидел по первой ходке с умным человеком, он все объяснил, а до этого я ничего не понимал, да и не стремился понять, считал, что все и так хорошо. А когда на этапе в зону слушал его, я понял всю несправедливость, в которой мы живем.
– И в чем несправедливость, по-твоему?
– В чем? В том, что народы наши горские по сути ничего не решают, низведены до уровня скота, и как нас присоединили к России больше ста лет назад, так и завертелось. Вместо самоуправления сельских обществ пришла царская администрация, потом была революция, две мировые войны по ходу, коммунизм строили, теперь капитализм вроде, и все это время нас убивали, гноили в тюрьмах, заставляли отречься от языка, культуры, религии, и только потому, что были пристегнуты к большей стране с чуждыми нам интересами, которая сильнее нас, которой нет дела до наших проблем, и которая нас не отпускала и не хочет отпускать. А сейчас все то же самое. По приказу из Москвы менты и спецслужбы убивают своих же земляков, и все это только ради денег и власти.
